контратаки в форт прибыли генеральские адъютанты с приказом отступать. Оказалось, сокомандущие давно поняли ошибочность замысла. Но сначала они спорили друг с другом, что делать дальше. Потом отправляли гонцов к полковникам. Те же велели барабанщикам бить сигнал к отступлению. Но барабанный бой из Шидлица за грохотом взрывов просто не долетал до Градовой горы.
А когда приказ всё-таки был получен, солдаты и унтер-офицеры у форта в результате всех переживаний находились в таком состоянии, что не желали слушать «предательских повелений».
— Не отступать, — твердили они. — Ежели мы уйдём сейчас, за что тогда этой ночью гибли наши товарищи? Так лучше и мы умрём, чтобы было не стыдно. С нами Бог!
Глава двадцать четвёртая. Ода
Майя 16 дня 1734 года, нерунг близ крепостицы Мюнде, устье реки Вислы
Что есть гибель тела, если душа бессмертна? И страшно ли умирать? Савелий всегда опасался, как бы своей смертью не огорчить и не подвести кого-нибудь. Хотя у бездольного сироты список таких людей был очень и очень мал. Но есть ли разница — умереть от разрыва гранаты, или подавившись вишневой косточкой, или заморить себя любовной тоской? Многие солдаты жаждали гибели без страданий. Но стремясь облегчить участь раненых, иеромонах испил столько обжигающей боли, что был уверен — она очищает.
Усилиями Святоши восемь капитанов пока были живы. Но весь форт оказался забит пострадавшими, и приносили всё новых. Рвы вокруг заполнились изрубленными и разорванными трупами. А польские драгуны никак не могли прорваться на Градову гору. Приказы об отступлении, которые продолжали привозить адъютанты, больше никто не читал. Да и среди живых почти не осталось грамотных. После шестой отбитой атаки рассвело. И наши батареи с Цыганского холма, наконец, начали обстрел Оливских ворот.
И тут на русские позиции в Гагельсберг прибыл сам генерал-аншеф Лассий. Прискакал, несмотря на ядра, летящие с бастиона. Савелия поразило, что так поступили не бестолковые сокомандующие и не трусливые полковники, а второй по старшинству воинский чин в их корпусе. Причём Лассия почему-то сопровождали не вездесущие адъютанты, а командир Олонецкого драгунского полка Юрий Фёдорович Лесли84. Это был самый отчаянный офицер в нашем войске — иеромонах восхитился им ещё время дела у редута Гуфт на правом берегу Вислы.
— Почему не подчиняетесь приказу, герои хреновы? — заорал Лассий. — Всем фузилёрам и гренадёрам немедля вернуться в лагеря под прикрытие редутов. Выполнять бегом!
Видя, что его никто не слушает, генерал-аншеф схватил одного из солдат за шиворот и потянул из шеренги. Но солдат вырвался и угрюмо вернулся в строй. Остальные тяжело дышали, старались не смотреть в сторону Петра Петровича и тайком косились на Святошу.
— Что это такое, до чего я дожил? — возмущался генерал-аншеф. — Хотя бы объясните, почему вы вознамерились все полечь именно здесь?
Солдаты молчали. А полковник Лесли проследил за их взглядами, и подскочил к иеромонаху.
— Батюшка, умоляю, сделайте что-нибудь. Я знаю, вы можете. Полная погибель этого отряда станет катастрофой для нашего осадного предприятия. И главное — нет смысла держаться именно за сей форт. Приступ на него с самого начала был ошибкой. Сжальтесь над несчастными солдатами, и над нашей армией, — офицер так разошёлся, что с размаху упал перед священником на колени и стиснул тому руку.
Савелий вздохнул, поднял Лесли, и обратился к бойцам:
— Братцы, кажется, геройство больше не в чести. Подкрепления не будет, а от наших полков требуют уйти на исходную позицию. Отказываться глупо, а небесная Россия не обидится, и подождёт. Рано или поздно мы все туда попадём. Прошу вас, господа поручики, разворачиваете плутонги в походный порядок. А главное — придумайте, как вынести всех раненых.
Из трёх тысяч русских участников битвы при Гагельсберге 683 человека оказались убиты, а ещё 1418 — выведены из строя, многие из них потом также скончались. В своих письмах Миних утешал государыню тем, что такие потери на войне не представляют ничего необыкновенного. Важнее, что русские показали врагам и нашим союзникам удивительную храбрость. Емператрица же (в свою очередь) утешила фельдмаршала милостивым рескриптом85.
Василий Кириллович Тредиаковский, первый сочинитель торжественных од на русском языке, написал об этом штурме следующее:
Зрите вы, противны роды,
Храбрость росских воев днесь:
Не вредят им огнь и воды,
В каждом грудь открыта здесь.
Коль все дружно приступают!
Как свою жизнь забывают!
Не страшит из пушек гром!
Лезут, как плясать на браки!
И сквозь дымны видно мраки,
Что к твердыням зрят челом86.
С учётом пострадавших в предыдущих сражениях, из десяти тысяч «росских воев» под стенами Данцига после праздника коронации Анны Иоанновны в госпиталях оказались не менее трёх тысяч. А на следующий день на рейде Данцига показались французские корабли.
* * *
После трагедии на Градовой горе русские и поляки объявили однодневное перемирие и устроили обмен пленными. Кроме того, гарнизон Данцига передал осаждающим тела тех, кто погиб во время штурма. В Великолуцком полку их оказалось так много, что полковник Фантралан предложил отслужить панихиду по всем разом. Но священник зло сказал: «Я буду отпевать всех сам, и по отдельности».
Если бы в прошлой жизни Савелий не провёл несколько месяцев в похоронной команде, он бы, наверное, сошёл с ума. Монах предал земле своего земляка солдата Ваську, простился с капралом Сысоем Ивановым, с Иваном Елецким и с Ильёй Щелягиным. А сержанту Матвею Хомутову сказал:
— Спи, братец, покойно. Ты хотел погибнуть за батюшку-емператора, а погиб за матушку-емператирцу. Значит, мечта твоя сбылась. Якоже есть писано, презирая, яко благ, прегрешения их, вольная и невольная, и вся яже в ведении и не в ведении, Человеколюбче87. Аминь!
Отдав последние почести убитым, Савелий вне себя от горя, отправился на то место, где хоронили офицеров. И встретил там полковника Лесли.
— Ваше высокоблагородие, — обратился монах к штаб-офицеру.
— Оставьте церемонии, батюшка, — отмахнулся Юрий Фёдорович. — Ещё совсем недавно я стоял перед вами на коленях. Для вас — я просто господин полковник.
— Господин полковник, напишите, пожалуйста, воеводе Переславль-Залесского, — попросил Святоша. — Он должен знать, где и как погиб его сын, капитан-поручик Секерин.
— Даю слово, — отвечал Юрий Фёдорович. — Но скажите, батюшка, вы сами сейчас куда? Ваш полк почти перестал существовать. Его отправят переформирование. А вы, как мне кажется, ещё нужны здесь. О вашей проповеди на Градовой горе ходят легенды.
— Вы же знаете: не мы вершим свою жизнь, а Господь. К тому же, хоть я и священник, но на военной службе. А значит — человек подневольный. Куда прикажут, туда
