Мы качаем головами, и она закрывает лицо рукой на мгновение.
В следующие минут пятнадцать мне не удается вытянуть из Ирины Сергеевны ни слова. Она вызванивает знакомых, рассказывает всю ситуацию и уходит разговаривать в другое помещение. Ходить за ней все-таки некрасиво. Я остаюсь здесь, но у меня внутри все трясется от нетерпения, от переживаний. И слезы мамы Эллы не наводят на позитивные мысли ничуть. Игнат ходит из угла в угол. Нам сейчас обоим не до выяснения отношений, хотя теперь он может считаться моим официальным соперником.
Не выдержав груза размышлений, я опять вылетаю на улицу, чтобы подымить. Иначе можно сойти с ума. Почему так долго-то? Может, и правда что-то, чреватое последствиями? Не просто так ведь Ирина Сергеевна побледневшая приехала. Игнат выходит на крыльцо следом за мной, тоже щелкает зажигалкой, закуривает. Затем крутит эту зажигалку в руках, задумавшись. Выглядит он не изрядно взбаламученным, но, думаю, это лишь маска. Тоже, как и у меня, у него в душе все клокочет. Запала ему Скарлетт, а оказалось она Эллой.
— Надо было мне тогда заглянуть в ящик стола ее, — изучая горизонт, Игнат выдыхает струйку дыма.
— Да неделю назад она спрятала что-то в ящик стола, когда я в кабинет вошел. И потом ей плохо резко стало.
Это все еще ни о чем мне не говорит.
— Игнат?! — выхожу из себя, когда Аскаров просто молча курит.
Он меняет положение: мы больше не стоим плечом к плечу, друг встает напротив, смотрит в упор.
— Ты не догоняешь, Юсуп? Элла беременна.
Глава 25
Я, покраснев, оглядываюсь на других гостей небольшой кафешки. На террасе нас тут не очень много, но все, кто есть, посматривают, как мама едва ли не из ложки меня кормит.
— Мам…
— Все, я сказала, не начинай! Ешь давай скорее, — шипит она на меня, подкладывая в тарелку всего-всего.
Мы так много заказали, что даже на столе не помещается. В Софрино я сегодня, понятное дело, уже не вернусь. Придется мне весь день протусить с мамой.
— Я сама могу, — хмурюсь, потупив взгляд.
На нас же все пялятся.
— Вот если бы могла сама, два дня голодной не оставалась. Я тебе своего внука угробить не дам! Ты понимаешь, что у тебя голодный обморок случился? — вопрошает мать, наваливаясь на крошечный свободный кусок стола. — Ты головой своей когда думать начнешь?
Не хочу снова тянуть «ма-ам», как подросток. Но это прямо на языке вертится, потому что она меня отчитывает, как ребенка. Я по-другому себя чувствовать рядом с ней не умею.
— Мне не хотелось, у меня были нервные дни, я стрессовала…
— Не надо мне твоих модных слов, — мама взмахивает рукой, затыкая меня. — Я, в общем, не знаю, что произошло между вами тремя, — намекает она на Игната и Тимура, — но я им нервы твои мотать не позволю. Серьезно, Элла, я им так и сказала.
Давлюсь водой, та выходит через нос. И привлекаю еще больше внимания громким кашлем.
— Ты что?! — в горле еще першит, но ее слова вызывают волну негодования.
Мама выставляет ладонь. Невозмутимо требует успокоиться, а я не могу, я вся на взводе. Это же моя личная жизнь! Никто не смеет в нее влезать, даже самый близкий родственник.
— Раз ты не можешь расставить границы, это сделала за тебя я. Можешь не благодарить.
— Мама, ты в своем… — оборвав в себя, сжимаю зубы до скрипа. — Я не просила тебя. Зачем ты?
Она ведет плечами и фыркает.
— Да, ты не просила и не ела почти двое суток. Знаешь, почему? Потому что «стрессовала»! — цыкает и проделывает ладонью забавный жест. — Ты хочешь родить этого ребенка или нет?
Будто набедокурившая школьница, я опускаю голову вниз.
— Хочу, конечно.
— Я тебя не спрашиваю, — продолжает мама, — каких дел ты натворила. Мне понятно только, что в этом замешаны и твой бывший муж, и твой начальник. Эти проблемы ты уже сама решать будешь, а своего будущего внука я защищать и оберегать обязана, поэтому попросила твоих кавалеров, — еще один смешной жест, — обеспечить тебе комфорт, покой, положительные эмоции и надлежащий уход.
Я закатываю глаза, уминая блины. И правда, такие вкусные!
— Мам, ну какой уход. Я же не больная какая-нибудь. Ты слышала, что сказал врач? Это импла… имплан… короче, вот то самое кровотечение. Это абсолютно нормально, он же тебя убедил. Угрозы выкидыша нет. Меня даже домой отпустили, поэтому успокойся, пожалуйста. Видишь, — улыбаюсь ей и говорю с полным ртом блинов со сметаной, — я ем!
Мы с ней еще долго дискутируем, не соглашаемся друг с другом, конечно. Я, как последняя обжора, не могу оторваться от еды. Мне словно нужен был какой-то финальный аккорд, чтобы переставать забивать на себя и, наконец, забить на остальных. Может, и хорошо, что я потеряла сознание? Я и сама еще как перепугалась за малыша. И, невзирая на то, что никаких проблем диагностика не выявила, я все равно впредь буду заботиться о себе очень сильно.
В наш диалог вдруг встревает цыганка. Она совершенно неожиданно появляется и без спроса решает составить нам компанию. Протягивает ко мне ладонь, но я свою не даю. Мама настойчиво просит ее отойти от нас, но женщина в пестром наряде машет рукой у моего лица и предсказывает:
— Ви-ижу! Ви-ижу! — восклицает таинственно. — Вижу, красавица, что уедешь на море и сына родишь!
Мы с мамой прыскаем со смеху, уморительный момент. Цыганка окидывает нас по очереди изумленным взглядом своих шикарных больших черных глаз.
— А имя папаши сказать можешь? — забавляется мама.
Я цыкаю на нее.
— Что? — смеется она. — У тебя, между прочим, уникальная возможность есть — узнать, кто отец ребенка до теста ДНК!
Мы потом весь вечер вспоминаем ошарашенное лицо прорицательницы. Хохочем во время поездки домой и уже в квартире у меня. И перед тем, как спать лечь. Мама остается со мной на ночь. Вторая половина сегодняшнего дня была превосходна все-таки. Я давно не была в таком приподнятом настроении. И я рада, что мама не стала задавать кучи слишком личных вопросов. На удивление она приняла меня полностью — со всеми моими ошибками, промахами и моим собственным выбором. Ее даже не смущает, Господи, что отцом малыша может оказаться как Тимур, так и Игнат. А когда получаю звонки от обоих и решаю не отвечать, соглашается со мной, не перечит. Даже наоборот — забирает у меня смарт, чтобы самой принять следующие вызовы. И от одного, и от другого. Строгим осуждающим тоном велит не трогать ее дочь и дать наконец-то отдохнуть спокойно.
