особенно на мужчин. Все всегда кончается разочарованием, и на это я тебе шанса не дам.
Белль отталкивает Майкла и уходит. Ее шаги эхом отдаются в туннеле, а за ними – тяжелая поступь Майкла. Их поглощает рев приближающегося поезда.
– Ты что вообще несешь?! – орет Майкл, хватая Белль за плечо и разворачивая к себе.
– Да этого всего не должно было случиться. Я про нас. И про то, что сейчас происходит. Все зашло слишком далеко, мне это надоело.
– Поверить не могу, – подавленно произносит Майкл под шум открывающихся дверей и выходящей толпы. – Что ж, если тебе надоело, езжай, и мы больше никогда не увидимся.
Двери как будто нарочно остаются открытыми дольше обычного. Белль уходит, Майкл закрывает глаза, может быть, в молитве богу, в которого не верит. Он оглядывается в поисках Белль и не находит. Затем видит ее в окне отъезжающего поезда. Вагоны медленно движутся один за другим, весь поезд с ревом погружается во мрак.
Майкл возвращается в квартиру в Бруклине. Останавливается у банкомата и проверяет баланс: 1200 долларов. Он снимает все и, сжимая банкноты в руке, сует кулак в карман. Может, просто выкинуть их или сжечь и покончить со всем прямо сейчас. Пошло оно все, достало. Готов помочь всем вокруг, кроме себя. В моей жизни всегда так происходит, так случается. Но никто в упор не видит, никто не понимает, каково нести этот вес, это страдание. Никто мне не верит, не верит моей грусти. Я тут один. И ни с кем не делюсь своими глубинными чувствами, потому что не знаю, что сделаю с собой, если они всплывут на поверхность. А сейчас-то я чем занимаюсь? Раз за разом наблюдаю, как люди пользуются мной, высасывают по частичке все остатки радости и мира, за которые я держался.
Я преодолел столько всякой дичи, чтобы просто здесь оказаться, я по улице пройтись не могу без напоминаний о том, сколько боли перенес; этого пырнули, того застрелили, этот в тюрьме, эту изнасиловали, а где-то за океаном у меня есть семья, которую я едва знаю, но так сильно люблю; люблю сильнее, чем может вынести сердце, и это лишь множит страдания. Мне нет покоя ни здесь, ни где-то еще; в моей жизни не существует места, где бы я был в покое, и не важно, как сильно я стараюсь выкроить пространство для себя, в итоге туда все равно кто-то заявляется и все рушит – не сразу, разве только иногда, но обычно по кусочкам, и мне невыносимо больно так жить. Лучше ли быть одному? Возможно? Ненадолго да, но всю жизнь? Не знаю. И потом, может, лучше вообще не быть здесь, хотя опять же, это битва, битва, которую я веду всю жизнь и не знаю, сколько еще продержусь. Так что сниму перчатки и сложу оружие… Битва окончена.
Майкл входит в дом, спотыкаясь, от него разит алкоголем, словно плохим парфюмом. С бутылкой в руке он валится на постель и смотрит в потолок. Осознает, что плачет, когда по щеке из края глаза катится холодная капля. Белль. Он должен принять это решение, сделать неизбежный, но все-таки его личный выбор. Ее лицо встает перед ним, стоит закрыть глаза; ее образ преследует, как фантом, как повторяющееся видение. Он не может открыть глаза, но и закрыть их не желает. Не хочет видеть ее, но хочет ощущать: ее руки, ее дыхание. Эта неустранимая боль, как будто что-то внутри него умирает. Оно умирает. Уже умерло. И он должен это похоронить. Поток слез превратился в потоп. Он бездвижен. Белль. Ее имя отдается эхом в голове, пока он не засыпает.
– Кто там?
– Это я.
– Я спрашиваю, кто там?
– Это я, открой!
– Майкл! – Белль стоит в дверях, на красивом лице застыло удивление. – Что ты тут делаешь? – спрашивает она. Он проходит мимо нее в гостиную и снимает куртку.
– Надо было увидеться.
Она закрывает дверь и медленно подходит к нему, не поднимая взгляд.
– Прошу, не уходи…
– Я все сказала, Майкл.
– Прошу, Белль. Мы можем все изменить. Представь себя на моем месте, неужели ты думаешь, что я просто смирюсь с этим?
– Ну, рано или поздно тебе придется это принять. Я такая, понял? Я не стану другой.
– Другой? Я не просил тебя быть другой. Моя жизнь стала другой, когда я тебя встретил. Благодаря тебе я смог забыть. Благодаря тебе ушла боль. Я еще ни к кому такого не чувствовал. И знаю, что не почувствую больше. Но…
– Но что?! – взрывается Белль. – Что дальше? Поженимся? Ты останешься здесь? Со мной? Не вернешься в Лондон? Майкл, ты ведь сюда не из-за меня приехал, а из-за себя. У нас и не могло ничего сложиться.
– Но еще не конец. Да, тебе нужны деньги, но все будет хорошо, мы что-то придумаем.
– А-а-а, – стонет она, хватаясь руками за голову. – Почему ты меня не слушаешь?!
– Подожди. – Он тянется в боковой карман. – Раз, два, три, четыре, пять… просто… держи. – Он протягивает ей стопку. – Тысяча долларов.
У нее падает челюсть.
– Бери. – Майкл дает ей деньги. – И вот еще сотня, на оплату штрафа.
Белль всхлипывает. Она садится на диван, не отнимая от лица ладоней. Майкл смотрит на нее, думая, как он хотел бы обратить эти слезы в бриллианты и отдать ей все до последнего. Увидеть ее счастливой, ведь никаких богатств в мире на хватит, чтобы отплатить ей за всю пережитую боль. Майкл обнимает ее.
– Все хорошо, – говорит он, гладя ее по пушистым волоскам у лба, – все будет хорошо. Она смотрит на него глазами, полными слез. Он целует ее в лоб. – И Белль, я любил… тебя.
Они садятся, крепко прижавшись друг к другу, дыша одним воздухом, с бьющимися в такт сердцами. Вокруг тихо, даже улицы сбавили громкость, как будто сами испытывают чувства этих двоих. Белль утирает слезы и встает.
– Я все равно буду танцевать.
– Что?! – вскрикивает Майкл.
– Я не могу взять твои деньги. Не могу. – Она протягивает ему банкноты.
– О чем ты? – Он встает и хватается за ее плечи. – Белль! Зачем тебе это? – Она смотрит сквозь него невидящим взглядом.
– Потому что должна, Майкл. Я не могу взять у тебя деньги.
– Хватит уже о деньгах, не в них же дело!
– Нет, в них! Я не могу их взять. Не могу, – повторяет она, все еще держа перед собой банкноты. Он в панике ходит по комнате.
– Белль, – взывает он к ней. Она не отвечает и только
