Доктор Лоусон переложил свой саквояж из одной руки в другую.
— Но если лихорадка не пройдет за пару дней, пошлите за мной снова. Мне не встречалось повторное заражение скарлатиной, но всякое случается.
Брови Томаса взметнулись вверх.
— Что вы имеете в виду, говоря о повторном заражении?
— Я говорю о том, что она переболела скарлатиной в тринадцать лет. Она вам не рассказывала? Ей повезло — у нее не было осложнений. Только в прошлом году у меня от этой болезни умерли четверо пациентов.
На лице Томаса появилось паническое выражение, и доктор Лоусон поспешил добавить:
— Можете быть уверены, сейчас у вашей юной леди не скарлатина. У нее желудочный грипп. За последние две недели я сталкиваюсь с десятым случаем этого заболевания. Как я сказал, самое большее дня через три девушка будет здорова.
Томас пытался убедить себя, что его беспокойство — нормальная вещь. Она была дочерью его друга и в некотором смысле его знакомой. Конечно, ее благополучие вызывало некоторую его озабоченность.
«Некоторую озабоченность?» — услышал он ехидный внутренний голос. За последние двадцать минут его волнение очень походило на волнение мужа, ожидающего благополучного рождения наследника.
— За леди Амелией будут ухаживать наилучшим образом.
Доктор Лоусон склонил Голову в поклоне.
— В этом я ничуть не сомневаюсь.
Он вытащил часы из кармана сюртука и бросил на них быстрый взгляд.
— Мне пора. Всего доброго, Томас.
Снова положив часы в карман, доктор направился к двери.
Томас проводил его. Не останавливаясь и не поворачиваясь, доктор Лоусон сказал:
— Я посещаю этот дом свыше тридцати лет. Можете не провожать меня. Уверен, вы хотите сами убедиться, что ваша гостья удобно устроена и спокойно отдыхает.
Доктору Лоусону не пришлось повторять это дважды — Томас уже стоял перед дверью в комнату Амелии и кончиками пальцев нажимал на нее. Но петли все же предательски заскрипели.
Горничная, сидевшая возле постели Амелии, наклонила голову, когда он вошел. Томас направился к постели, ощущая ее неодобрительное молчание. Но это был его дом, и Амелия оставалась в нем на его попечении, а потому он имел полное право позаботиться о ее благополучии.
— Мадемуазель спит, — прошептала горничная.
Томас остановился у постели, и при виде Амелии сердце его сжалось. Ее голова покоилась в пене подушек. Он впитывал это зрелище: веером лежащие на щеках темные загнутые ресницы, контрастирующие с лихорадочным румянцем щек. Черты ее лица во сне смягчились, и она выглядела совершенно беспомощной. И прекрасной.
Не сводя взгляда с ее лица, он ответил:
— Да, я вижу. — И после затянувшейся паузы спросил: — Доктор дал ей какое-нибудь жаропонижающее лекарство?
— Он оставил лауданум от боли в животе.
Горничная продолжала смотреть на него, и взгляд у нее был недоуменным и выжидательным.
Томас медленно кивнул. Он хотел убедиться, что Амелии удобно и она отдыхает, и, на его взгляд, это так и было. Ему следовало уйти, но ноги отказывались подчиняться его безмолвной команде.
— Тогда я оставлю вас ухаживать за ней. — И все же он не двинулся с места и продолжал смотреть на нее. — Немедленно известите меня, если ей станет хуже. Вы меня поняли?
Горничная ответила двумя сдержанными кивками.
Томас в последний раз бросил взгляд на спящую Амелию и вышел.
Глава 19
Томас нашел Картрайта в библиотеке, сидящим в кресле. Он переоделся, сменив костюм для верховой езды на чистую одежду, и волосы его были еще влажными после ванны.
При появлении Томаса Картрайт стремительно вскочил на ноги.
— Как она? Что сказал доктор?
Томас ответил не сразу. Он подошел к низкому поставцу и налил себе капельку рому, хотя обычное время принятия напитков еще не наступило. Какими бы ни были его чувства, ему было нестерпимо видеть Амелию в объятиях Картрайта или своего друга в интимной обстановке ее спальни. Это казалось ему фамильярностью, недопустимой при столь коротком знакомстве.
Томас осушил содержимое бокала одним глотком.
— Так я могу ее увидеть? Мисс Фоксуорт очень встревожена. Я заверил ее, что буду держать ее в курсе.
«Он будет держать ее в курсе? Что за чертовская наглость!» — подумал Томас и поставил бокал на поставец с такой силой, что было удивительно, как это тот не разлетелся на куски.
Брови Картрайта медленно поползли вверх, он сложил руки на груди.
— Она спит, — коротко сообщил Томас. — Доктор Лоусон говорит, что это всего лишь небольшое желудочное недомогание, которое пройдет через пару дней.
— Ясно, — ответил Картрайт и, помолчав, добавил: — Я полагаю, ты объяснишь мне, какая муха тебя укусила? Ты ведешь себя со мной так, будто я вознамерился обесчестить девушку. Хотя ты полагался на мой такт. Ну а сейчас… — Он усмехнулся: — Я мог бы повременить с этим, пока у нее не пройдет жар.
— Я рад, что ты способен шутить в такой момент.
В последнее время Томас не находил ничего забавного в шутках и юморе своего друга.
— Неужели я выгляжу как человек, которого это забавляет? Уверяю тебя, я совершенно серьезен, — отозвался Картрайт, и на лице его не появилось обычной для него суховатой полуулыбки.
В Томасе поднималось что-то похожее на тихую ярость.
— Ты оставишь ее в покое, черт возьми? Неужели это непонятно? С ней нельзя обращаться, как с девкой. Она находится на моем попечении, и я сам буду о ней заботиться.
— Я полагал, что ты с трудом ее выносишь, и думал облегчить твою жизнь, временно взяв на себя заботы о ней.
Поток ругательств уже готов был излиться из уст Томаса, но он ограничился коротким проклятием:
— Иди ты к чертовой матери!
— Ну, для этого мне нужна компания, — мгновенно последовал ответ Картрайта, и уголки его губ приподнялись в иронической ухмылке, настолько возмутившей Томаса, что ему захотелось огреть своего друга по голове чем-нибудь тяжелым.
Но он взял себя в руки и ограничился тем, что, стараясь сохранить остатки самообладания, молча досчитал до десяти.
— Я рад, что ты продолжаешь находить в этой ситуации что-то забавное — проговорил он.
— Я Не нахожу ничего хоть в малейшей степени забавного в болезни леди Амелии. Что же касается тебя…
Он не договорил — ему не хотелось ссориться с Томасом.
— Право же, Армстронг, твое поведение достойно пещерного человека, да еще из-за девушки, привязанность к которой ты отрицаешь.
Друг представил свой аргумент в изящной форме, аккуратно упакованным и перевязанным ленточкой.
