скотч, разбавленный водой.
— Теперь уже согрелся! — отхлебнув изрядно, весело ответил я и наклонился к полу, потому что проезжали мимо группы аборигенов в одеждах из оленьих шкур.
Они глазастые, замечают и запоминают мелочи, на которые бледнолицые не обратят внимания.
Машина подъехала к военно-транспортному самолету «ДС-3», который в СССР превратился в «Ли-2». Это была грузопассажирская версия, отличавшаяся от советской тем, что сиденья вдоль бортов ковшеобразные, более удобные, имелся туалет рядом с грузовым отсеком, отделенным переборкой с дверцей. Через нее меня и провели, помогли спрятаться в большом деревянном ящике, на дне которого лежал свернутый брезент. Типа «заяц» пробрался незаметно, хотя экипаж самолета — пилот, второй пилот-штурман и радист — в теме. Они рады помочь собрату-летчику сбежать из тоталитарного государства.
Я лежал в ящике, пропахшем плесенью, глотал пыль и ждал, когда взлетим. Все еще был шанс, что кто-нибудь увидел меня, садящегося в американский самолет, и поднял шум. По-любому уже не вернусь в СССР, где меня сразу шлепнут или отправят летать по бараку на зоне, но тогда придется официально просить политическое убежище. Верные псы Сталина внесут беглеца в расстрельный список и начнут охоту. Я, конечно, не Троцкий, ледоруб на меня тратить не будут, но запросто всадят пулю в спину при первой возможности. Былые заслуги не спасут.
При этом совесть у меня чиста. Я помог своим в самой страшной войне, в самый тяжелый ее период, в самых напряженных местах. Готов был и дальше сражаться. Раз не нужен на фронте, значит, и в тылу без меня обойдутся. Там у меня будет намного больше шансов загреметь на Колыму за какое-нибудь высказывание в адрес мудрейшего вождя народов.
И ведь большая часть этих придурков искреннее верит, что живет в лучшей стране и системе, что за пределами их клетки идет жестокая борьба за выживание, что Сталин именно такой, как его славословят. Такие будут попадаться даже в начале двадцать первого века и с горечью сетовать, что потеряли такую прекрасную, человеколюбивую систему, где все были равны (ха-ха!), где всё было справедливо (ха-ха-ха!). У этих от старости мозги накренились, поэтому путают молодость, которая прекрасна в любом месте, даже в тюрьме, с государственным строем. Интереснее мне было наблюдать за молодежью, которая, наслушавшись баек дедушек-бабашек о том, как хорошо было при социализме, тоже ностальгировали о неизведанном. Их бы на несколько дней отправить в начало восьмидесятых, не говоря уже о тридцать седьмом. По возвращению сразу бы отправились вешать коммунистов, хотя после развала СССР это уже было стадо выживших из ума пенсионеров под предводительством рукожопых мошенников.
58
Командиру Триста пятьдесят второй авиационной базы или попросту Восточной, расположенной на восточной окраине города Грейт-Фоллс, Монтана, полковнику Самуэлю Такеру под пятьдесят. Темные волосы с густой проседью подстрижены очень коротко, нос свернут и шея толстая, как у профессионального боксера. В общем, в пабе с ним лучше не спорить и не только там. Сидя за массивным столом с двумя телефонами, черным и красным, он цепким взглядом изучает меня, стоящего перед ним в большом кабинете, наполненном ярким светом солнца в зените.
— Никак не решу, парень, что мне с тобой делать, — медленно произносит он.
— Можешь сдать в полицию. Я попрошу политическое убежище. Агенты Сталина узнают обо мне и начнут охоту. Можешь просто отпустить, как будто меня здесь не было, и тогда я стану свободным гражданином свободной страны. А лучше помоги отправиться на войну. Я слышал, что у вас не хватает опытных летчиков, сэр, — подсказываю я.
— Первый лейтенант Бриджтаун рассказал мне, что ты на «Хэвоке» («А-20») вытворял такое, что ему и не снилось, — поделился полковник СамуэльТакер.
— Ничего особенного. Только то, что помогало бомбить точно и уклоняться от немецких истребителей. Война быстро учит этому, — поскромничал я.
— И тебе не надоело воевать? — спрашивает он с нескрываемым любопытством.
— Нет, сэр! И даже наоборот, — искренне отвечаю я.
— Ты капитан, командир эскадрильи, пятьдесят восемь боевых вылетов, шесть сбитых самолетов и семь наград? — заглянув в бумажку, лежавшую на столе, задает он уточняющий вопрос.
— Да, сэр, — подтверждаю я, глядя в его бледно-серые глаза.
— Неплохой послужной список для твоих лет, — похвалил он. — Много родственников осталось в России?
— Никого. Дедушки и бабушки по материнской линии погибли в Гражданскую войну, отец-американец расстрелян в тридцать седьмом, как агент США, мама погибла во время эвакуации из Одессы: корабль потопили немецкие бомбардировщики, — выдаю я легенду, в которую уже сам поверил.
— Это хорошо, что ты сирота, — произносит он. — У нас вчера погиб второй лейтенант Шон Вудворд, разбился пьяный на машине. Отмечали предстоящий перелет в Европу на войну. Остальные отделались легкими ушибами, а ему руль грудную клетку проломил, мгновенная смерть. Он окончил Школу пилотов четырехмоторных самолетов, доучивался на «Летающую крепость (Б-17)» в Смирне, Теннеси. Сегодня утром самолет в Британию улетел без него. Так вот Шон Вудворд тоже был сиротой.
Я сообразил, к чему он клонит, и сразу согласился:
— Готов служить вторым пилотом на «Б-17», сэр!
— В Европу тебе нельзя. Там сразу поймут, что ты не он. Могу послать в Австралию воевать на «Хэвоке» в звании второй лейтенант, — предложил он и добавил иронично: — Подлечишься после автомобильной аварии несколько дней и будешь сослан туда, как нарушитель!
— Австралия тоже подойдет, сэр, — соглашаюсь я.
Меня разместили в трехэтажном общежитии для офицеров в двухместной комнате со всеми удобствами. На складе технический сержант (даже не знаю, какому званию соответствует в советской армии, что-то среднее между старшиной и старшим сержант) в возрасте под сорок, толстый, с отдышкой, выдал мне летний и зимний комплекты офицерского обмундирования. Дальше я, переодевшись в немного мешковатую форму, отправился к фотографу, юркому капралу, который сделал снимок-портрет в форме для А-Привилегии (удостоверения личности военнослужащего действующей армии).
— Имя, личный номер и данные для собачьей бирки, сэр? — спросил он, приготовив карандаш для записи.
Я произнес свои новые имя-фамилию и зачитал с бумажки шестизначный личный номер.
Фотограф записал и вопросительно уставился на меня.
Собачья бирка — это, наверное, медальон, а вот что на нем сейчас указывают, не знал, поэтому произнес извиняющимся тоном:
— Не помню, что еще надо. Ударился головой во время аварии, позабывал всё.
— Группа крови, религия и адрес, кому сообщить, если что, — подсказал капрал.
— Третья положительная, протестант, сирота, — без запинки выдал я, опровергая свои предыдущие слова.
— Будут готовы завтра, — пообещал он.
Документы и два жетона из сплава никеля и меди со скругленными углами (один носят на шее, второй — вшивают в штаны или привязывают к
