что спрашиваю это у тебя.
— Не знаю, Китон, — язвишь ты. — Ты мне скажи.
Я ненавижу, когда ты ведешь себя, как я.
Раздраженно сажусь на диван и сверлю тебя взглядом.
— Зависит от того, что ты имеешь в виду.
Ты вздергиваешь подбородок.
— Не знаю. Ты же всегда обо всем знаешь, Китон. Даже о тех грязных вещах, что происходят в нашем подвале, не так ли? — сейчас ты поднимаешь бровь, и это означает опасность. Дерьмо. Я прекрасно могу тебя контролировать, детка, но только тогда, когда ты позволяешь. А сейчас ты этого не позволишь. Твоя львиная натура вырвалась на свободу и разорвет меня на куски.
— Дерьмо, — все, что могу сказать, и опускаю голову. — Ты все знаешь.
— Что ты имеешь в виду, Китон? Есть что-то еще, о чем я должна знать? — спрашиваешь ты. Я ненавижу эту семью. Ненавижу свои камеры и то, как ты сейчас на меня смотришь.
Но я должен быть осторожным, потому что не знаю, есть ли у тебя вся информация. Это как работа под прикрытием или допрос.
— Не знаю… не так уж и много, чего бы ты не знала, Оливия, — увиливаю от ответа.
— Китон! — гремишь ты. — Эмилия и Мейсон — это тебе о чем-то говорит? — ты смотришь на меня так, будто я тупой или умственно отсталый, Оливия. За этот взгляд ты еще будешь наказана позже, но не сейчас. Сейчас мои яйца исчезли.
— А что с ними? — непринужденно спрашиваю я. Блеф — это все, детка.
Ты взлетаешь, словно ракета, размахивая указательным пальцем перед моим лицом. О, Господи. Я попал.
— Они занимаются сексом, Китон! — ты выделяешь каждое слово. — В его подвале. Я о чем-то таком подозревала, но вот что самое ужасное!
— Что же? — спокойно интересуюсь я.
— Это продолжается на протяжении девяти месяцев! И ты знал все это время! Как ты мог так со мной поступить? — ладно, все уже в курсе. Слава Богу, одной тайной меньше. Ты упираешь свои маленькие ручки в бока и сверлишь меня взглядом, полным злости. Меня возбуждает, когда ты злишься, но лучше я не буду говорить это прямо сейчас.
— Что бы изменилось, если бы ты знала?
— Эмм, — тянешь ты и вскидываешь руки в воздух. — Я бы помешала помолвке? Я бы запретила им переезжать в Нью-Йорк!
— Потому что тридцатилетний Райли так много позволяет запрещать, Оливия? Так же, как и Мейсон? Детка, это их дело. Точно так же, как и в документальном фильме «На северном полюсе» о белых медведях. Даже если маленькие, милые медвежата голодают, ты не должна вмешиваться. Это природа!
— Мои дети не медвежата! — кричишь ты. Клянусь, декоративные вазы зашатались. А сейчас становится критично, потому что твои глаза наполняются слезами, а мне это не нравится, Оливия. — И это не фильм, Китон! Речь идет о Райли! Знаешь, как он сейчас себя чувствует?
Кажется, я ослышался, Оливия. Остается только смотреть на тебя, как на сумасшедшую.
— Ты переживаешь о Райли? — спрашиваю я.
— Он сидит в гостевой комнате с окровавленным лицом. Избит до полусмерти своим братом! — значит Мейсон перестал себя контролировать и вырвался из своего мнимого безразличия. Это очень хорошо.
— А где Мейсон, Оливия?
— Не знаю, Китон! Ты мне скажи! — шипишь ты, закипая от злости.
— Значит, ты переживаешь о Райли, потому что он получил несколько ударов? — спрашиваю я. — Он настолько силен духом, а ты волнуешься, что он не переживет измены?
Ты в неверии смотришь на меня.
— Для тебя это мелочи? — угрожающе спрашиваешь ты.
— Нет, то, что сейчас происходит, Оливия, ужасно. Но тебе должно быть жаль Мейсона. Я думал, у тебя с ним особая связь. Разве ты не замечаешь, как он страдает? Разве не понимаешь, что он близок к потере рассудка?
Ты фыркаешь.
— С этим ты хорошо знаком, не так ли, Китон? Вот почему ты так хорошо его понимаешь. И поэтому ты прикрыл его, когда он разрушил квартиру Райли. И поэтому пустил все на самотек и не видишь, что творит Мейсон, Китон. Ты только видишь, как страдает он. А не то, как страдает Райли!
А теперь я зол, Оливия. Ты видишь это в моих глазах, но тебе наплевать.
— Да, я разбираюсь в этом, — рычу я и встаю, чтобы ты не забывала, с кем имеешь дело.
Ты становишься нос к носу ко мне.
— Ты хочешь меня запугать, Китон? Серьезно?
— Я разбираюсь в этом, — шиплю я. — И именно поэтому знаю, что с ним сейчас происходит. Он мой сын, Оливия. Ты должна попытаться понять его и простить. Иначе у нас с тобой будут проблемы.
Ты резко втягиваешь воздух.
— Что ты имеешь в виду?
— То, что сказал, Оливия.
— Я люблю Мейсона, и ты это знаешь, — говоришь ты, яростно сверкая глазами. — И он всегда был моим особенным ребенком, но ты должен понимать, что мы не можем все спустить ему с рук. Независимо от того, сколько ему лет, или потому, что он сложный, Китон, он поступил гадко. У него были отношения с невестой своего брата, Китон. Неужели ты этого не понимаешь?
— Я понимаю это, Оливия, но я видел, что между ними происходит, и это нельзя сравнить с тем, что у нее с Райли. И это невозможно остановить. Ты же сама знаешь. Ты испытала это.
Твои ноздри раздуваются, и ты сужаешь глаза.
— Нет, прости. Я не могу и не буду его понимать. Так я его не воспитывала, Китон, и ты тоже нет. Да, с братом надо делиться, но только не женщиной.
— Он достаточно перенес, Оливия. За все эти годы. Поверь мне, я наблюдал. Столько всего произошло несправедливо, а ты даже не заметила.
Ты изучающе смотришь на меня несколько секунд. И только тогда я понимаю, какую ошибку совершил.
— Подожди, — говоришь ты. — Откуда ты все это знаешь? Что значит «ты наблюдал», Китон?
Дерьмо. Оливия, я прекрасно помню, как обещал тебе больше никогда этого не делать. Никогда не устанавливать камеры и не вторгаться в личное пространство. Бл*дь.
— Подожди, — еще раз говоришь ты и делаешь шаг назад, округляя глаза. — Неужели ты установил в доме камеры, Китон? И сидишь перед монитором и наблюдаешь за всеми, Китон? — абсолютно спокойно спрашиваешь ты. Я знаю этот голос. Твой взгляд блуждает вокруг, словно сканируя комнату в поисках камер. Она в лампе, детка, неужели ты до сих пор не научилась?
— Китон! Отвечай мне! — мне это не нравится, Оливия. Куда все повернулось. — Китон!
— Что? — восклицаю я и поднимаю плечи. Хаотично соображаю, как выбраться из этого
