я видел в окнах огни.
– Все равно, дома нет. Не приказано принимать.
– Как не приказано! – говорил голос, возвышаясь. – Он звал меня на вечер. – И шпоры послышались ближе.
– Не извольте входить, – возразил слуга, хватаясь за замок.
– Пошел прочь! – заревел голос. – Или я тебя побью! Разве не знаешь меня? Я Грушницкий. Ты не слыхал обо мне?.. А! Не слыхивал?
– Нет-с, не слыхивал, да и не видывал еще господ, которые бы подобно вам силились войти, когда их не пускают.
– О, этому я верю, – отвечал голос, смягчаясь. Другого Грушницкого не было, нет, и не будет! Да, брат!.. Поди-ка доложи, по крайней мере, барину, что я желаю его видеть.
Человек пошел. Николаша, поморщась, отвечал:
– Пускай его идет!
Адъютант вошел. Увидев золото и ассигнации, глаза его засверкали.
– Добрый вечер, Пустогородов! Я только что из-за стола, славно поужинал! Вообрази, твой человек не хотел меня впустить!
– Да, я слышал шум! – возразил Николаша. – Но человек прав: ему не велено принимать никого. Да что у тебя за манера насильно вламываться?
– Помилуй, братец, мы так давно знакомы! Позволь пристать к банку.
– Понтерок нет, Грушницкий! Да что тебе за охота садиться за этот банк? С тобою, верно, нет денег; а я не позволяю ставить менее двадцати пяти червонцев.
– За понтерками я сейчас пошлю в буфет.
– Нет, Грушницкий, оставь, пожалуйста; мы скоро кончим.
Адъютант сел возле одного из игроков и начал рассуждать, корча знатока. С первого разу он посоветовал соседу поставить карту, уверяя, что она выиграет: карта проиграла в сониках. Игрок с негодованием просил Грушницкого молчать. Адъютант несколько времени оставался в безмолвии; сосед его продолжал проигрывать. Грушницкий опять начал советовать… игрок не слушал; между тем адъютант отгадывал карты, присовокупляя каждый раз:
– Видите! Зачем меня не послушались!
Наконец он назвал шестерку; тот поставил ее, удвоив куш. По второму абцугу[109] она была убита. Игрок в досаде бросил колоду карт и, вставая, сказал:
– Это несносно! Нельзя играть, когда так надоедают!
– Что это значит, вы так кидаете карты? – воскликнул Грушницкий. – Я могу принять это за оскорбление.
– Принимайте как хотите, мне все равно! – отвечал игрок. – Мы с вами незнакомы.
– Знаете, что я могу вас заставить раскаиваться в этих словах?
– Пожалуйста, Грушницкий, – сказал Николаша, – не заводи ссор с моими гостями; они никак не думали тебя здесь встретить.
– Зачем же они меня оскорбляют?
– Никто тебя не оскорбляет.
– Полно сердиться, Пустогородов!
Адъютант, по-видимому, всегда строптивый, не мог теперь выйти из себя, потому что Николаша метал банк и, стало быть, отчего зависело позволить пристать к игре. Глаза Грушницкого со страстью устремлялись на деньги; в эту минуту он готов был многое перенести от банкомета.
Отставший игрок ходил по комнате, куря трубку. Грушницкий, обращаясь к нему, спросил:
– Вы не будете более играть?
– Нет.
Адъютант сел на его место, взял понтерки и просил Николашу позволить ему пристать к игре.
– Пожалуй, – отвечал с досадою Пустогородов, – но только не бью карты менее двадцати пяти червонцев и то чистыми деньгами.
Грушницкий вынул кошелек, отсчитал двадцать пять червонцев и поставил шестерку; она выиграла в сониках [110]; он пустил ее на пароли [111]… в нетерпении встал и стоя ждал, на какую сторону она ляжет. Шестерка опять выиграла. Он поставил семерку на пе [112] и, в надежде, что сто пятьдесят червонцев присоединятся к его двадцати пяти, начал бесноваться, повторяя: «Вот сейчас выиграет!» Карты падали… не было семерки. Грушницкий, ударяя кулаком по столу, бранил виновную. Тщетно Николаша представлял ему, что на столе стоят карты, идущие в пятьсот червонцев; он ничему не внимал. Наконец банкомет побил все; понтеры отказались на эту талию: оставалась одна карта Грушницкого. Тут Николаша начал, меча, открывать сторону понтера, а свою оставлять темною. Адъютант, кипя нетерпением, умолял вскрывать и другую сторону; но хладнокровный банкомет продолжал молча по-своему. Вдруг Грушницкий воскликнул в восторге:
– Ай да семерка!.. Выиграла! Пожалуй деньги.
– Позвольте! Может, еще и убита! – отвечал спокойно Николаша и начал поодиночке вскрывать карты, лежавшие крапом вверх на стороне банкомета. Семерка Грушницкого оказалась убитой.
Грушницкий оттолкнул деньги так, что несколько червонцев покатилось на пол; бросил с досадою колоду понтерок… Тут несколько карт полетело на игроков; потом схватил себя за волосы, произнес несколько ругательств на себя и стал ходить взад и вперед по комнате. Никто не обращал на него внимания. Игра все продолжалась. Грушницкий присел опять к столу и, немного погодя, сказал:
– Сделай милость, Пустогородов, позволь поставить карту.
– Нет, не позволю.
– Пожалуйста, позволь! Ну, что тебе стоит?
– Не могу с тобою играть, ты себя вести не умеешь. Видишь, как мы всю ночь сидим тихо, без шума, без бешенства!
– Право, более сердиться не стану. Позволь, сделай одолжение, только отыграть свои двадцать пять червонцев. Можно? Скажи, сделай милость!
– Отстань ради бога, Грушницкий! Не мешай нам.
– Ну, хорошо! Дометывай талию, а там, воля твоя, я поставлю.
Между тем адъютант начал про себя ставить карты из своей понтерной колоды… они выигрывали.
Талия сошла. Пустогородов позволил Грушницкому играть. Но тут встретилась новая беда: у него не было двадцати пяти червонцев. Он умолял, чтобы позволили ему поставить десять.
– Пожалуй, – сказал Николаша, – но если так, плие не будет, оно выигрывает мне, как в качаловском штосе.
– Согласен, – отвечал Грушницкий и поставил.
Карта выиграла. Он усиливал куш и получил уже сто червонцев. Тут он поставил на нее двести червонцев и проиграл; однако ж вынес эту неудачу довольно благопристойно для человека сумасбродного и не знающего приличий, приобретаемых только в кругу хорошего общества: а в нем он никогда не бывал.
Грушницкий продолжал играть на последние десять червонцев, оставшихся у него в кошельке. Несколько карт сряду выиграли; вне себя от радости он опять поставил на пе двести червонцев и долго ждал; наконец желаемая карта легла налево.
– Пустогородов, давай деньги! – воскликнул он в восторге.
Но Николаша, вскрывая карту на стороне банкомета, хладнокровно отвечал:
– Плие!.. По нашему уговору, все равно, что убита! – и с этим словом взял деньги.
– Бездельник! Сущий бездельник! – воскликнул в бешенстве Грушницкий и пустил в Николашу колодою, которую держал в руке, потом ударил стулом о пол и разломал стул вдребезги. Все покинули игру. Николаша встал с места и, указывая на дверь, сказал:
– Господин Грушницкий, вот вам дорога! Извольте выйти вон, и чтобы ваша нога у меня никогда более не была.
– Да! Ты думаешь так дешево отделаться! – возразил адъютант, плача и смеясь от досады. – Обыграл меня бездельнически, оставил без копейки и
