что он сказал, несомненно, требовало осмысления, но когда-нибудь потом; важнее было то, что она выпала из реальности посреди разговора с принцем и хорошо еще, если не свалилась кулем на пол. Нет ничего лучше, чем деловой партнер, внезапно потерявший сознание.
Удобный способ уйти от неприятных вопросов.
Нае настойчиво требовалась передышка, чтобы решить, стоило ли Крейгу знать о лорде Мейсоме. Со слов принца можно было понять, что они сотрудничали, но насколько тесно, и насколько глубоко были осведомлены о делах друг друга? Судя по тому, что о лорде ходила слава пусть и не верного до глубины души сподвижника короля, но лояльного короне человека, а о его связях с вольной Лангрией даже в распоследнем шинтийском кабаке не ползло слухов, вряд ли эти связи были слишком тесными.
Более того, об этом не слышала Ная, проработавшая на него пять лет. Само по себе это ни о чем не говорило, она не вникала во все его дела, но такое шило в мешке не утаишь, хоть что-то за эти годы вылезло бы наружу.
С другой стороны, Крейгу известно о Максе, и его рассуждения звучат… уверенно, как о человеке, чьей судьбой интересоваться начал не вчера. Значит ли это что-то? Не факт, быть осведомленным о значимых лицах в политике королевства и их наследниках для опального принца с претензиями естественно.
Задумавшись, она не заметила, когда остановился Тольд, и как на молодое деревце посреди тропы налетела на его посох, перегородивший путь. По бокам и за спиной неизменно лежал снег, зато впереди клубилось серое марево, время от времени вытягивая щупальца в долину.
— Отсюда начинается приграничье. Через него можно попасть в ваш мир или добраться до Утранды, но таких самоубийц немного.
— Утранда — это миф.
— Так же, как и Аангрем, и великан Тольд, стерегущий его, — благожелательно подсказал Тольд. — Должно же существовать место, где обитают те, кого вы почитаете. Кого, кстати, если про Ингрид ты никогда не слышала?
— Почему ходить здесь — самоубийство? — проигнорировав вопрос, в свою очередь спросила Ная, вглядываясь в марево, в котором ей чудилось суетливое и дерганное движение смазанных теней.
— Ходить можно, если знать тропы и с них не сворачивать. Ты же знаешь, что первопричиной всего являлся хаос? Только здесь, — великан обвел свободной рукой долину, — или в вашем мире он упорядочен, на границе же он остается необузданным, изменяющим суть любого, кто или что туда попадет. Но тебе страшнее не это, ведьмы задолго до тебя нашли способ уменьшить риск. Видишь тени? — он повел посохом, и марево посветлело, став почти прозрачным.
— Да.
— Это души тех, кто не смог попасть в Аангрем. Случайные жертвы убийц, потерявшиеся в лесах, умершие в одиночестве и забвении, воины на поле боя… Все те, кого некому было проводить после смерти. В этом смысл всех похоронных обрядов, даже если их совершает не ведьма.
— Лорд Мейсом был убит, но сюда попал.
— Ты испугалась его внешнего вида — наглядная демонстрация влияния хаоса, спокойные души не отражают состояние тела в момент смерти. И ты тогда была рядом со своим приятелем, после думала о нем, этим вытянув сюда, но попала в Аангрем и сама, не имея такого намерения, — с расстановкой сказал Тольд и опустился на одно колено, прямо глядя на Наю. Радужка его глаз почти не отличалась по цвету от зрачка, и в ней не отражались ни отблески разлитого в небе сияния, ни слабое свечение посоха. — Мне неведомо, почему необученной ведьме дали свободу воли, не рассказав даже основ — безответственно и глупо с их стороны. Выбор у тебя невелик: забыть о своих способностях и никогда к ним не обращаться, убить себя необдуманным действием или учиться.
Ная снова перевела взгляд на марево, ничего не ответив. К самой границе со снегом подплыла хорошо различимая фигура, в которой с трудом угадывался обезображенный человек — плечи перекосились, руки казались отекшими и вовсе лишенными кости, половина лица вздулась и покрылась крупными волдырями, и сейчас даже сложно было сказать, мужчина это или женщина. От того, что некогда было одеждой, остались не опознаваемые клочки разной длины, неряшливо свисающие с плеч, рук, пояса.
Фигура, кажется, заметила тех, кто стоял по ту сторону, и бросилась на невидимую границу, но преодолеть не смогла, снова налетев на стену. Не остановилась, не достигнув результата, и кинулась снова, и снова, и снова…
Ная отвернулась. Фигура неприятно напоминала выброшенную на берег рыбу, не вызывая при этом жалости или сострадания, только брезгливость.
— Я поняла, — тихо сказала она. — Чтобы вернуться, надо снова пройти там?
— Туда тебе нельзя, только если хочешь покончить с жизнью, — ответил Тольд, и в его голосе впервые прорезалось недовольство, граничащее с раздражением. — Мне нет необходимости бывать в вашем мире, и как выводить тех, кто попал сюда по собственной дурости, не знаю. Жди. Натура возьмет свое и вытянет обратно.
— Долго?
Он только пожал плечами и отвернулся, глядя в марево.
— Прекрасно, — пробормотала Ная, последний раз взглянула на фигуру и, передернув плечами, пошла по снежной пустыне. Стоять или идти в никуда, когда во все стороны простирается одно и то же — какая, в сущности, разница.
В голове царила пустота, и казалось, само место, через которое проходят души, чтобы обрести вечный покой, отторгало ненужные мысли. Где еще слушать тишину и безмолвие, как не перед воротами вечности…
Ная глубоко вдохнула, почти неосознанно пытаясь прочувствовать существо долины. Воздух здесь не был морозным, как ожидалось, он вообще отличался от того, что наполнял реальность — без температуры и почти без вкуса, смешанный с едва ощутимой горечью, которая бывает после травы, сожженной давно и не здесь.
Еще один вдох; она остановилась, закрыв глаза и чувствуя, как по телу разливается тепло, надежный предвестник пробуждения ведьмовской силы. Только теперь она ощущалась безграничной, не скованной скромными возможностями человеческого тела; ощущалась стихией, способной снести любое препятствие и перекроить мир под себя. Ная растворялась в этой стихии, не чувствуя больше границ, только могущество, которое Аангрему не удержать.
Когда она открыла глаза, долина исчезла, сменившись склоном холма, о подножье которого бились волны. Ная стояла в центре перекрестка трех узких троп рядом с покрытым мхом камнем, на котором едва можно было различить некогда выбитые руны; одна тропа, припорошенная нетающим снегом, уводила в сторону, огибая холм, вторая, заросшая травой, сбегала вниз. На третьей, ведущей к туманной вершине, сидел крупный черный с проседью волк, недвусмысленно перекрывая проход.
Подходить Ная не рискнула, припомнив легенду об Охотнике, способном
