что я сделал несколько гребков, но теплее так и не стало. Гадство какое-то.
— Ага, к камню плыви, плыви, сс…
— Плыву, сс… — я все же сдержался и решил не озвучивать слово, которое вертелось на языке.
До нужного указателя на карте жизни я добрался невероятно быстро. Оказалось, что ничего так не мотивирует, как холодная вода.
— И чччего дддальше? — спросил я, проверяя на месте все ли коронки самым простым способом — выстукивая зубами чечетку.
— Сс… Ныряй.
— Чччего?
— Внизу проход, под водой. Сс… сам понять должен был. Сказали же тебе, что люди тонули. А почему, сс? Нечисть их к себе звала, а как пройти они не знали.
— Я тоже не зззнаю.
— Ныряй, я тебе дальше подсс… скажу.
Я тяжело вздохнул, не столько для того, чтобы набрать побольше воздуха, но и мысленно жалуясь на собственную судьбу. А потом все же ушел под воду. В чем мужик не обманул, обзор здесь был неплохой, вода на удивление чистая.
Лихо руководила моими действиям. Сказать честно, ее голос раздавался так же четко, как на суше, чем немного смущал.
— Сс… ниже. Еще ниже. Вон, где камень мхом покрытый. Под него сс… поднырни. Плыви теперь, плыви, это проход. Сс… Чего ты булькаешь?
Булькал я потому, что у меня заканчивался воздух. Но сказать об этом не получалось. К счастью, следуя указаниям, я немного проплыл по затопленному коридору и вынырнул на поверхность, жадно втолкнув в легкие кислород. Правда, запах мне не понравился. Затхлый, сладковато-приторный, да еще с нотками гниения. Зато можно было немного оглядеться.
Только теперь я понял, что очутился внутри крохотного грота с подземным входом. Вообще, нечисть любила такие места. Сразу вспомнились русалки. Почерк их. Зовут, потом топят. Только… Только здесь хозяйничали явно были не русалки. Это я сразу, как разглядел труп первого человека на каменистом берегу.
— Листья дубовые падают с ясеня, вот ни хрена себе, так ни хрена себе.
Лежал он тут давно, несколько лет. Плоть сгнила, одежда истлела. Такое ощущение, что бедняга на последних волевых добрался до подводного коридора, да там и утонул. И уже позже его вынесло сюда.
Не скажу, что вид мертвеца испугал. У меня за последнее время как-то пугалка сама собой сломалась. Разве что стало неприятно. Мертвые должны лежать на кладбище, в гробах, облаченные в хорошие костюмы и оплакиваемые родственниками. А не валяться внизу головой на камнях в очень плохом виде.
— Чего ты на него уставился, он тут давно лежит, сс…Вылезай, давай, она наверху.
Я не спросил, «она» — это особь женского пола или нечисть. Что-то мне подсказывало, что скоро я сам обо всем узнаю.
Осторожно, чтобы не потревожить мертвеца, были у меня какие-то приобретенные в детства предрассудки, я выбрался из воды. Это был самый странный грот, который я видел. Нет, не сказать, чтобы Матвей Зорин лицезрел их бесчисленное множество. Просто если прошлый, русалочий, предстал в виде широкой пещеры, этот походил на какую-то башню. Каменистая тропа закручивалась по спирали и уходила вверх.
Я достал со Слова одежду. Футболкой вытерся, а джинсы и куртку надел. Надо сказать, стало чуть получше. Появилась уверенность, да и дрожать я перестал. Хотя причин для подобного хватало. Потому что пройдя немного, я наткнулся на несколько костей. Желтоватых, подкрашенных временем и обглоданных дочиста. И мне почему-то это не особо понравилось. Даже не знаю, почему. Вроде бы обычная приятная поездка за город в субботу.
Зато через пятнадцать шагов я увидел картину в целом. Посреди гнезда, собранного из костей и разорванной одежды, лежала она. Столь же ужасная, сколь и прекрасная. Что это нечисть — стало ясно сразу. Как-то немного я встречал людей, у которых из рук росли крылья. Причем, тоже красивые, с большим золотым опереньем, перышко к перышку.
Надо сказать, это единственное птичье, что оказалось в нечисти. Руки, ноги, грудь (особенно грудь), лицо — все было женским. Причем, невероятно обворожительным. Подобно красоты я никогда не встречал раньше. Она казалось настолько хрупкой, что тронешь — развеется.
Столь изящные и тонки были эти руки, ноги, черты лица. Даже невероятно. Единственное, что меня ужаснуло — крепкая цепь, стягивающая лодыжку крылатой девушки. Нет, сторожевых собак я видел, но вот сторожевая нечисть — это что-то новенькое.
Хист я различил едва-едва. Бедняжка дышала слабо, словно доживала свои последние дни.
— Ты знаешь, кто это? — спросил я у Лихо.
— Сс… сс… знаю, — почему-то не сразу ответила Юния.
Да не ответила — выплюнула. Таким тоном, словно это была ее личная кровница.
Глава 20
— Гнуссс… ная нечисть, гнусная. Повезло нам, что она полумертвая. Иначе бы сс… зачаровала.
Дальше Лихо стала рассказывать уже более спокойно, разве что изредка вставляя обидные прозвища относительно си́рин. В общем, вела себя как неуравновешенный акын с синдромом Туретта. Правда, я привык к непростому характеру Юнии, поэтому смог вычленить из ее повествования нужную информацию.
Итак, нечисть звали сирин. Вообще, была она довольно редкой, как призналась Лихо. Точнее, раньше их водилась неприлично много, на каждом дубе с золотой цепью по три штуке жило. Но характер у этих крылатых девок оказался жуткий, а материнский инстинкт у них был развит слабо, вот постепенно и выродились.
Кстати, приятного в сиринах действительно оказалось немного. Кушали они практически все, не особо терзаясь муками совести и не брезговали людоедством. Хотя тут все понятно, для них человек — это совершенно другой биологический вид. Так что почему нет? К слову, я уже и сам понял, что гнездо из костей — не бутафория. И догадался, что стало с теми, кто же смог доплыть сюда. Спойлер: ничего хорошего.
Сирин могла очаровать любого чужанина своим голосом, разве что с рубежниками работало уже чуть хуже. И чем старше сирин становилась, тем сильнее развивалось ее кунг-фу. Но тут нам повезло, как призналась Лихо, перед нами была совсем девчонка. Лет сто, сто десять — не больше. В общем, по меркам сирин — писюха зеленая, которая и жизни-то не видела. Наверное, я когда-нибудь привыкну к тому, что уважать можно лишь тех, кто топтал землю не меньше трех-четырех сотен лет.
Не знаю уж, как Юния это определяла. По мне, сирин не дашь и двадцати — кожа белая, упругая, грудь высокая, не безжизненном лице не складочки. А грудь… так, Мотя, возьми себя в руки.
— Сверху есть
