так как весь организм Смерти не сталкивается с сопротивлением (за исключением всего нескольких случаев), то он не обладал защитным механизмом, не ощущал боли при гибели своих псевдоподий, и потому случай Фредерика Доминика Теофила не был осознан и зафиксирован.
Итак, Рене де Спеле (ибо отныне я буду называть его этим, избранным им самим именем) убил свою Смерть и… Тут же попытался возвратиться в свое тело. Но его удержала чешуйчатая рука.
— Хочешь вернуться сейчас? — с некоторым удивлением спросил Ленивый Дракон.
Да, хочет, очень хочет, душу неудержимо влечет в привычное жилище. О, как ужасно бросить его на поживу разложению! Молодое, очень даже недурное собой, жадное к жизни, к наслаждению. И оно еще живо, живо каждой частицей своей, каждой каплей крови. Покинутое душой, оно жаждет ее, готово принять предательницу, служить ей, исполнять ее прихоти. Вот и сейчас оно не просто так скорчилось — это рефлекторная попытка зажать рану! А уж, какие спасательные отряды работают внутри!
Рене, Рене де Спеле, какой же ты подлый предатель! Не зря же многие народы считают самоубийц преступниками! Миллиарды лет ковалась цепь жизни, чтобы создать твою плоть, матушка в муках рожала тебя, кормила, сколько сил положила, выращивая и воспитывая, а ты… Предатель!
Так думал в тот момент Рене, хотя он вовсе не был предателем. Ибо с самого начала было оговорено, что тело тоже пройдет перезапись, будет исправлено, и может быть воссоздано в любой момент. И душе вовсе не требовалось тут же в него возвращаться. Но дело в том, что в Рене заговорил, вернее, заорал, заглушая доводы рассудка, инстинкт самосохранения, тяга к жизни. Очень древняя, между прочим, сила, уже микробы и одноклеточные ею наделены. Вирус — и тот жить хочет! А представляете, когда потребовали дальнейшего существования все мириады клеток многоклеточного человеческого организма? Тут уж бедная душа сопротивляться, ну никак не могла и безудержно рвалась к родному телу. Долгонько потом пришлось обхаживать и обманывать этот самый инстинкт, чтобы он отпускал душу Рене пошляться по свету. И это при том, что Срединной был не обычным призраком, душа коего прикована к месту смерти и обречена наблюдать распад своего не погребенного праха…
— Отвечай! — потребовал Старейший, кивая на тело.
Ну да, вы ведь уже поняли, что Ленивый Дракон — это ведь наш старый знакомец Старейший. И никакой он, разумеется, не дракон…
— Да. Вернуться. Сейчас, — выдавил Рене.
Мир перед бесплотными глазами расплылся, бесплотный нос шмыгнул, и по бесплотным же щекам заструились призрачные слезы.
— Погоди, исправлю хотя бы. Закрой глаза, — посоветовал Старейший.
— Нет. Хочу видеть. Это — мое.
Да, наверное, не стоило все же смотреть, как чешуйчатый великан склонился над твоей плотью, как лиловый туман окутал ее, стал растворять. Истаяла одежда, кожа, мышцы, кости…
— Верни! — отчаянно вскрикнул Рене. Старейший насмешливо позеленел — и вот уже возвратились кости, вот обросли мышцами, кожей. Вот уже также скорчившееся, но невредимое тело втянуло воздух и мирно задышало. А смертоносный кинжал покоился рядом. Но кровавые пятна и дыры исчезли с восстановленной одежды — исправлять, так исправлять!
— Ступай! — едва успел проговорить Старейший, как Рене тут же вселился в прежнее законное жилище. Собственно, жилище уже не было прежним, ибо изменилась и душа Рене, отныне она была неразрывно связана со Старейшим. Словом, это уже был Срединный, правда, его наиболее приближенный к человеческому виду вариант. А предстоял еще ему длинный путь удивительных метаморфоз вплоть до энергоинформационного поля.
Короче, воссоединившийся Рене, буркнул что-то неразборчивое, вскочил и сбежал в спальню, едва различая путь сквозь пелену слез, ибо тело, послушное душе, также разразилось настоящим ливнем вполне материальной влаги. Впопыхах воскресший даже позабыл отцовский кинжал. Кстати, этот кинжал очень пригодился впоследствии, когда наш герой, разыскивая Ржавую Цепь и Ключ, выступал в роли эффектного окровавленного призрака, жертвы не то разбойников, не то любовной неудачи.
* * *
Вот так прекратил существование человек, известный в миру как Фредерик Доминик Теофил, и родилось новое существо — Рене де Спеле Срединный, которому были доступны и материальный и духовный миры. Только в самое последнее время, после кропотливого исследования архива этого и потустороннего миров, мне удалось установить связь между юным Фредериком Домиником Теофилом и многоликим, полиморфным, неуловимым, неудержимым, грозным Рене де Спеле. Уверяю вас, это была очень и очень нелегкая работа, ибо Ад и Небо наложи гриф «абсолютно секретно» на все сведения о страшном грабителе, беззаконном создании. Впрочем, это совсем иная история, хоть и захватывающая.
Вот вы и знаете теперь, что встреча со Старухой, хотя и закончилась с традиционным счетом 1:0, имела смысл, обратный тому, на который намекала цыганка-чумной дух. Откуда же рядовому духу знать истинный смысл? Его не знал тогда никто во всех трех мирах, ибо Старейший и де Спеле искусно замели все следы.
Итак, мой юный коллега, я закончу. Как видите, история Фредерика имела самое непосредственное отношение к истории Ржаво-Золотой цепи. Продолжайте, ибо далее последуют баталии и кровопролития в духе традиционного боевика.
Глава 25
Перед возвращением Срединного на берега коварной речушки в лагере его союзников воцарилось глубокое уныние. Уже погас лиловый (снаружи черный) купол, исчез караульный дьявол, на месте адского пламени текли спокойные воды Яру-Дзанг, а Рене де Спеле все еще не появлялся на горизонте. Матильда, забыв о своей новой сущности, плакала, как обыкновенная деревенская девчонка, потерявшая любимого. Виола пыталась ее утешать, но у нее самой порой срывались слезы, и голос явственно дрожал. Все страхи Виолы возвратились с новой силой.
Бывшая ведьма, лишившись нового покровителя, могла не только вернуться под иго Князя Тьмы, но и понести жесточайшую кару за отступничество. Контанель хранил мрачное молчание, но душа его тоже терзалась. Во-первых, он жалел, что оставил господина де Спеле наедине с его, а значит, и своими врагами, а во-вторых… Во-вторых, он тоже боялся. Недавно в нем началось нечто вроде раздвоения личности. Одна, достаточно робкая и привычная, изо всех сил тянула Контика в колею нормальной обыденной жизни, где самое большое храбростью будет не заплатить трактирщику за обед; другая, возникшая совсем недавно, смущала разум дерзкими планами и жаждала приключений. Возможно, Цепь пробудила в Контанеле личность древнего авантюриста, возможно, золотые звенья просто скроили человека заново, во всяком случае, Контанель метался между двумя половинками собственной души, раздираемый противоречиями. Один Контанель радовался нежданному освобождению от Срединного и тут же дрожал за собственную шкуру, другой виконт де Эй рвался на помощь другу и покровителю Рене Срединному. Один боялся его и потому почти ненавидел, другой боготворил Рене де Спеле, один
