сам того совершенно не замечая. Меня интересуют буквы. Да, они выводят из привычного состояния. За крючками и чернилами кроется всё несчастье мира, но и счастья в них точно не меньше. Только истинный творец дерзнёт прикоснуться к слову и сотворить бабочку, у остальных же получаются жалкие, тяжело передвигающиеся по листам гусеницы. Как неприятно осознавать, что ты гусеница… Никогда. Всё моё существование сводится к простому обстоятельству.
Я подошёл к больнице с кремовым оттенком белого. Вокруг неё было полно людей, выглядевших в сто раз хуже, чем я: разбитые головы, порванная одежда, лоскуты свисшей окровавленной кожи. Толпы пыльных, раздосадованных и обескураженных граждан некогда великой державы, прозевавшие тот момент, когда их жизнь стала напоминать те самые тучи, что вечно плавают над городом. Когда же этот кошмар наконец закончится и улицы опустеют, лишатся голоса и умолкнут, чтобы не бередить слух?.. Я знал подходящий ответ, но не хотел его говорить.
Я зашёл в приёмную. Знакомая медсестра не обратила на меня никакого внимания: около её владений стояло человек сорок, угрожающих самостоятельно ворваться в палату к своим любимцам и ей было не до избитых детективов с плохой репутацией. Надеюсь, хотя бы треть её больничных гостей пришла навестить тех, кто свалился с гастритом или аппендицитом, а не стругал лозунги и теперь ждал тюремного заключения.
Пошатываясь, я подымался по лестнице. Всё было до боли знакомым, за несколько дней больницы стали моим вторым домом. Я находился в них даже чаще, чем в своём собственном доме. Интересно, он ещё ждёт меня, тихий семейный квартал?.. Я знаю ответ на этот вопрос, но не хочу его говорить.
Вскоре я нашёл комнату персонала, где вечно посиживает один единственный доктор. Я даже не знаю имени этого поборника справедливости, но уже хочу от него понимания и сочувствия.
В Ан-Роке нет хороших людей, стоило бы это запомнить и повторять вместо утренней молитвы. Я же постоянно забываю законы улиц из священного кодекса недоверчивых людей и вынужден набивать шишки.
— Опять вы! — доктор даже не удивился моему, казалось, весьма неожиданному появлению. Он словно знал, что я ещё вернусь. — Наконец пришли с деньгами?
— Нет, не угадали. — нечего извиняться, рассусоливать три слова на десять предложений и кланяться в ноги. На это слишком мало времени и слишком много гордости. — Я пришёл за маленькой услугой.
— И вам не стыдно приходить сюда без гроша в кармане? — судия в протёртом медицинском халате с вызовом взглянул в мои глаза. Я не отводил их, потому что не хотел показаться сломленным чужим напором. — Вам не ведома любовь к ближнему? Сочувствие? Сострадание?
— Хватит засыпать меня детскими риторическими вопросами. Маппи и так справится, для этого ей не нужна помощь. Вам ли не знать, доктор, что маленькие пациенты самые сильные духом? — меня и самого воротило от этих слов. Да, я бросил осколок человека, а сам сбежал… но я не могу, не имею сил признаться, что боюсь вернуться и посмотреть на плод моего поражения. Только не перед мистером добрых дел. Я не готов ещё раз увидеть последствия моей беспомощности… проклятая водка. Если бы не она, всё бы пошло по другому.
— Вы хоть знаете, что у девушки повышенная температура? Мне приходиться наведываться к ней каждый второй час! — кушетка, больничная палата, женское лицо… я не могу выносить запах спирта, вида помытых полов и чистых перин, сменянных медсёстрами.
— А вы слышали о пропаже детей на сталелитейной улице? — неловкий перевод разговора и попытка надавить на жалость, я только это и умею. — Так вот, я расследую это дело… И мне нужна ваша помощь. Вы единственный человек, что может спасти город, довольствуйтесь этим.
— И вы решили, что я помогу вам? — да, и так упьётесь собственной значимостью, что опьянеете и упадёте со скалы… как жаль, что постоянно приходится держать собственное мнение на коротком поводке. Оно ведь даже ни разу не пробежало по росистому полю, не вдохнуло дурманящего запаха цветов и не сделало кучку под кустом хороших отношений с людьми.
— Если вы хотите спасти детей, то… да, вы поможете мне.
Врач изобразил на своём благородном лице гримасу думающего человека. Уверен, он уже давно согласился, но ему не хотелось слишком быстро поддаться на уговоры такого мерзавца, как я.
— Но как я могу помогать преступнику? — и вправду спросил доктор, ожидая такого ответа, что помог бы ему в принятии верного решения.
— Тот парень сам напал на меня. Это честно, упрекать меня за нож, а его боготворить?
— Вы оба мерзкие негодяи. — хоть в чём-то мы сошлись. — Бедная девушка страдает из-за таких, как… — врач резко остановил обличающую гармонь и неожиданно добавил: — Из-за таких, как мы.
— Как мы? — с сомнением переспросил я, уставившись на огорчённого альтруиста. Эти добряки любят обобщать и засовывать себя в категорию злых людей. Они наверняка ждут, что их начнут разубеждать. Хвалебная речь потешит их эго.
— Да, вы не ослышались. Я тоже приложил руку к страданиям девушки, хоть и опосредованно. Хотел объяснить, что жизнь не заканчивается даже после тех ужасных событий, что с ней произошли… Но в итоге просто напомнил о её незавидной участи испорченной бесприданницы. Маппи подперла стулом комнату и отказалась с кем-либо разговаривать — вот последствия моей помощи. Да, она больше не будет пытаться покончить жизнь самоубийством, я уверен в этом… но от этого не легче. — похоже, мальчишке некому выговориться. Пусть поиграет в солдатики, пройдёт.
— Я ничем не могу ей помочь… — слабым шёпотом заключил врач, поставив диагноз своему бессилию. — А вот вы можете! — а вот это предложение было сказано громко и ясно, как неотвратимый судебный приговор. — Я помогу вам и сделаю всё, что в моих силах, если вы просто поговорите с девушкой.
— Исключено. — быстро резанул я, чтобы отбить у доктора всё желание спорить.
— Тогда вам не видеть моей помощи, ищите другого дурака.
— Вы очень жестокий человек. Бедные дети в паучьих лапах изнемогают от страданий, а вы будете упрямо требовать невозможного? — поверит, что он и в самом деле виновен или бесхитростная манипуляция выстрелит в пустоту?
— Я просто стараюсь быть справедливым. — Нет, упрямец не отступит, это видно по его напряженному и решительному лицу. Я плохо играю на слабостях характера.
Если таким людям, как доктор, залезет в голову какая-нибудь сумасбродная идея, то её уже не вырвешь оттуда даже раскалёнными клещами. Остаётся лишь смириться и молча пройти мимо. Но вот загвоздка, пройти мимо лежачего камня у меня тоже не выйдет, потому как этот самый камень является единственным
