неопределенный жест и прокричал визгливо:
— Стой, племянник! Не уходи. Поедем, козочек постреляем.
Мысыр не сразу понял.
— Какие еще козочки?!
— Обыкновенные. Дикие, горные. — Аяпберген заливисто рассмеялся, хлопнул Кунтуара по бедру. — Верно я говорю, а?..
— Так точно! — Кунтуар подался вперед всем своим тучным телом, юлой закрутил опустевший стакан. — Давай, наливай!
Маленькой пухлой ладошкой Аяпберген прикрыл горлышко бутылки.
— Эй-эй-э!.. Хватит. Сейчас поедем.
— Ну и что? Жалко тебе?!.. Наливай!
— И не подумаю.
— А я говорю, наливай, Аяпберген.
— Пей, но тогда с нами не поедешь..
— Это еще почему?!
— С пьяным какая охота?
— А… Ну, ладно…
Судя по разговору, об охоте они договорились заранее. Неспроста прихватили с собой старого охотника. Ведь ружье-то его. Только что за охота с одним ружьем? Должно быть, погулять решили, поразвеяться. Да как бы не опоздать к началу байги. Но дядя развеял его сомнения: к обеду, к байге они обязательно вернутся, а полакомиться свежим мясцом дикой козы и он, наверное, не прочь… Мысыр только повел плечами и заметил:
— Что ж… Только уж больно печет сегодня, надо бы питье прихватить.
В спешке никто его не послушал. К чему, думали, лишний груз: через час-другой снова примчатся сюда;
Дильдабай молча потоптался вокруг машины, налил в радиатор воды, попинал на всякий случай баллоны.
Аяпберген по привычке сел рядом с шофером, остальные разместились на задних сидениях. В юрте было прохладно и уютно, а в "виллисе", крытом брезентом, воздух накалился, как в бане. Стоял нещадный июльский зной, и все мгновенно стали исходить потом. Грузный, рыхлый Кунтуар обмахивался платком, тяжело дыша и ерзая.
— Ойбай, дорогой, — наконец прохрипел он шоферу. — Гони скорей! Не то задохнемся в твоей душегубке.
* * *
Юркий "виллис" долго шнырял по увалам и лощинам, но охотники не заметили ни одного зверька. Тогда помчались в пустынную степь, простиравшуюся к северу от Черных гор. Прошло часа два, как они покинули джайляу "Майши", а Карамерген ни разу не вскинул ружье. В газетах часто звучала тревога по поводу того, что в степях почти не стало зверья и дичи. Мысыр убеждался теперь в этом собственными глазами. А ведь совсем недавно, когда Мысыр был мальчишкой, сколько было вокруг разной живности! Бывало, фазаны стайками взлетали из-под каждого куста. Прямо под носом проскакивали степные зайцы, то здесь, то там пламенем мельтешили лисьи хвосты. А косули и антилопы, спасаясь от метели, иногда табунами врывались в аулы. Перепуганное животное становилось легкой добычей не только опытных охотников, но даже аульных сорванцов и собак. А теперь у каждого ружье, машина. Сиди себе на мягком сидении, мчись по степи, да знай, постреливай налево-направо.
Тоскливо было на душе Мысыра. Вокруг, куда ни посмотри, простиралась бурая голая степь. Она словно распласталась, задремала под нещадно палящим солнцем. Жгучие лучи слепили глаза. Унылая, однотонная степь, вернее, полупустыня, сливалась у горизонта с выгоревшим, таким же унылым небом;
Изредка то здесь, то там вздымается, клубясь, густое облако пыли, но тут же оседает на лиловую корявую полынь и чахлый типчак. Воздух раскалился как пламя. Ни ветерка, ни дуновения. Но норов степи известен Мысыру: тишина эта обманчива. Иногда все вокруг замирает, ни один листик на чахлых кустах не шелохнется. А потом вдруг обрушится смерч, поднимет облако пыли и песка, закроет солнце и беснуется неделями. Не одно русло в Бетпак-дала засыпало песчаной бурей. В древние времена здесь, вероятно, бурлили полноводные реки, на зеленых лугах прибрежья пасли скот… Нынче, в половодье, река Сарысу вышла из берегов, залила долины, и сразу же в рост пошла трава. Благодать скотине! И травы, и воды вдоволь. Не стало привычной толкотни возле артезианских колодцев, не ссорились колхозы из-за насосов. Эх, напоить бы эту иссохшую от жажды степь!..
Худо без воды. Вот и они, едва выбрались в пустыню, как уже почувствовали неодолимую жажду. При одном взгляде на выгоревшую под палящим солнцем степь хотелось пить. Первым не выдержал тучный Кунтуар.
— А, провались! Поехали назад. Во рту пересохло.
Аяпберген язвительно хмыкнул:
— Надо было еще одну бутылочку выцедить… Как поедешь с тобой, так и неудача.
— Ладно, не подохнешь, если мяса киика не поешь. Эй, шофер, поверни назад!
Шофер, однако, и ухом не повел. Машина продолжала мчаться по бездорожью. Кунтуар вскипел. Почтенный человек, во всем районе его знают, а какой-то мальчишка, сопляк, его не слушает?!
— Эй! Кому я говорю?! Поворачивай!
Он задохнулся, закашлял, посинел весь. Дильдабай молчал, будто и не слышал ничего. Кунтуар достал огромный, как полотенце, платок, вытер лицо, голову, унял кашель, угрюмо уставился на спутников. Старик-охотник сидел безразлично, отрешенно, поглаживая бурую бороду и щурясь. Мысыр наклонился к толстяку:
— Зря стараетесь. Кроме Аяпбергена, никто ему не указ.
— Как это?! — вскинулся Кунтуар. — Он же не пес на привязи, который слушается только хозяина! и Дильдабай, должно быть, услышал: он резко свернул в сторону, прибавил газу. Машина бешено запрыгала на ухабах.
Кунтуар с силой стиснул плечо Аяпбергена, повернул его к себе.
— Эй, этот обалдуй убить, что ли, нас собрался, а?! Уйми же его!
Аяпберген хохотнул, оскалив белые зубы.
— Отвяжись от парня.
Карамерген вдруг встрепенулся.
— Вон киики!
Спутники вытянули шеи, повертели головами туда-сюда, но ничего не увидели.
— Какой там киик?! — буркнул Кунтуар. — Померещилось тебе, старик… Дьявольское наваждение.
— Смотрите вперед… вон туда.
— Ни черта там нет… Наваждение дьявольское.
— Постой, постой… — Аяпберген весь подался вперед, припал к стеклу. — Вон там вроде что-то чернеет…
В самом деле, там, где бурая степь сливалась с бесцветным небом, зыбились едва заметные черные точки.
— Дьявольское наваждение, говорю вам, — упрямо твердил Кунтуар.
Ему нестерпимо хотелось пить, и никакая охота уже не привлекала.
Нет, это косули, целый косяк, — уверенно сказал Карамерген. — Но очень далеко. Из-за миража кажется близко, на самом деле на лошади не доскакать.
Но под нами ведь не лошадь. Машина! Может, рискнем, старик?
Воля твоя, дорогой. Только вряд ли догоним.
— Э, как сказать! А ну, Дильдабай, жми!
Приказ начальника как бы подстегнул шофера: машина рванулась из последних сил, взревела, словно хотела разбудить сонную степь, зайцем запрыгала на кочках. Кунтуар тяжко задышал.
— Ты, что, паршивец, совсем угробить нас хочешь?! Все внутренности отбил…
Конечно, для тучного человека такая езда — не радость.
Вихрем мчались по голой степи более часа, однако косуль и след простыл. Вскоре и мираж исчез, словно ничего и не было.
Все угрюмо молчали. "Виллис" на всем ходу вдруг вздрогнул, будто подбитый зверь, мотор поперхнулся, чихнул раза два и заглох. Машина по инерции проехала чуть-чуть и остановилась. Первым
