которые я преодолевала на троллейбусе: двадцать три остановки в одну сторону. В теплое время года это было приятное путешествие: в пути я читала книги или делала уроки, а если везло, со мной ехали знакомые ребята, и тогда мы болтали и шутили.
Зимой приходилось сложнее: длительное ожидание троллейбуса на остановке, промерзшие стекла, покрытые плотным слоем инея. В самые суровые морозы обледеневали провода, и тогда троллейбусы вовсе не ходили. По их маршруту пускали автобусы, но их было недостаточно, а людей, скопившихся на каждой остановке, наоборот, слишком много, поэтому, как только открывались двери, люди набрасывались на автобус, словно изголодавшиеся бродяги на хот-дог, и, пихаясь локтями и цепляясь за дверцу или поручень, пытались во что бы то ни стало залезть именно в этот автобус.
Когда у меня были силы, а главное, желание вариться в этом котле из людских тел, плотно прижатых друг к другу мокрыми от снега куртками и холодными руками, я старалась в ожидании автобуса занять место поближе к краю тротуара. Но в те дни, когда мне и подумать было страшно, что меня сейчас подхватят и внесут внутрь автобуса и будут прижимать, пихать, наступать на ноги, а потом какая-нибудь хамоватая тучная женщина зайдет с огромными сумками, как с коромыслом, и, не обращая на меня ни малейшего внимания, как вдавит в дверь, я пропускала три автобуса подряд, оставаясь стоять на лютом морозе только затем, чтобы дождаться следующего автобуса, идущего по тому же маршруту, и с облегчением, спокойно преодолев три ступеньки, с комфортом занять угол в самом конце, а если повезет – может, даже сидячее место.
Зимой мне нравилось садиться у окна и рассматривать морозные узоры на стеклах. Иногда я дышала теплым паром на руки, а потом прислоняла их к окну – иней оттаивал, оставляя мокрые отпечатки рук на стекле, сквозь которые можно было увидеть улицу. Я соскабливала иней ногтем, очищая стекло от бледной пелены. В некоторых автобусах водители не объявляли остановки, и тогда люди переговаривались и тревожно спрашивали, где мы сейчас едем. Иногда просили глянуть в окошко, не проехали ли еще остановку «Рязанский проспект».
Дорога из школы домой была приключением с непредсказуемыми поворотами и выходящими за рамки событиями. Больше всего я боялась контролеров – обычно это были мужчины средних лет, работавшие в паре. Они заходили на одной из остановок (один в переднюю дверь, другой – в заднюю) и проверяли пассажиров на наличие билетов. По правилам, человек, заходя в автобус или троллейбус, должен был купить талончик у водителя и пробить в нем отверстия с помощью компостера. В каждом троллейбусе компостеры пробивали определенный узор из дырочек, поэтому, зайдя в троллейбус, нельзя было проехать по пробитому в другом транспорте талону – контролеры быстро вычисляли таких хитрецов и высаживали на следующей остановке. Ни дождь, ни снег, ни уговоры не могли растопить их сердца. Безбилетные пассажиры, они же зайцы, всегда попадались, и частенько среди них была я.
На проезд денег часто не хватало, поэтому всю дорогу до дома я ехала, напряженно вглядываясь в окно, – и как только видела на приближающейся остановке фигуры двух высоких и крепких мужчин с маленькими черными сумками спереди, перекинутыми через плечо, как у почтальона, спешила добровольно покинуть троллейбус, чтобы избежать позора и неодобрительных взглядов бабулек. Мне совсем не хотелось привлекать внимание подобным образом, к тому же я давно изобрела свою небольшую хитрость. Обычно контролеры проезжали одну-две остановки, покидали троллейбус и до конца маршрута больше не тревожили. На маршруте всегда была только одна такая проверка, поэтому все, что мне требовалось, – пройти две остановки пешком и запрыгнуть в другой троллейбус. Иногда мой трюк не срабатывал – контролеры каким-то чудом попадались мне снова, а я от неожиданности не успевала выскочить и нарывалась на грубости. Меня как непрошеного зверя вышвыривали из троллейбуса, и я, упавшая духом, плелась домой пешком. Подумаешь, всего десять остановок!
Весной, когда распускалась молодая листва и солнце пригревало, мы с друзьями частенько ходили домой из школы пешком. Дорога занимала несколько часов, рука об руку с другом это время пролетало незаметно.
Я все чаще стала размышлять о смысле брака. Как можно связать свою жизнь с человеком, завести общих детей, а потом в один день обнаружить, что ты в ловушке? Как выходить замуж, если человек, обещавший заботиться и помогать, превратился в обузу и тянет тебя на дно вместе с собой?
Наблюдая за отцом, я теряла доверие ко всему мужскому роду. Никому нельзя верить. Ни словам, ни поступкам сильного пола. Я решила, что не буду выходить замуж как можно дольше, потому что там, замужем, ничего светлого и хорошего на самом деле нет. Понимание, что прошлого не вернуть и надо жить дальше, шокировало меня. Когда я думала о том, что мое безмятежное детство кончилось, мне вдруг становилось нечем дышать, я хватала ртом воздух и не могла вздохнуть, будто на меня навалился такой груз, что сдавил меня точно щепку, прижал к земле. Впервые в жизни мне стало так страшно.
Удивительно, но еще несколько лет назад я мечтала поскорее стать взрослой. А теперь, столкнувшись с первыми серьезными трудностями и узнав, как несправедлив этот мир, я перехотела взрослеть.
Настойчивее пронеслось по дому опустошающее слово «развод», оно тихо подкралось, прикинувшись единственно верным решением, втерлось в доверие и начало свою разрушительную работу: поселилось в голове, словно скверный сосед, и при каждом удобном случае напоминало о себе так часто и больно, чтобы мы свыклись с его существованием. Душа болела, страх перед будущим подкатывал тошнотой к горлу и комом застревал внутри – не продохнуть, не закричать… Мысли мамы о разрыве с отцом прозвучали внезапно и странно, будто незнакомец пришел в наш дом, и я до конца не верила, что это случится.
Я никогда не была слабой. Каждое лето, проведенное на даче у бабушки с дедушкой, учило меня терпению и выносливости, многочисленные походы в лес за грибами и ягодами, полив грядок по вечерам, прополка сорняков под палящим солнцем, сбор урожая, будь то шесть кустов, усеянных мелкими ягодами красной смородины, или поле картошки, посаженной в таком количестве, чтобы хватило на всю семью до следующего лета. Я была приучена к труду и довольно терпимо к нему относилась.
Я была непоседой и озорницей и часто разбивала колени в кровь, то падая с велосипеда, то сваливаясь с дерева. Приходила домой с кровавыми подтеками, но бабушка только охала и с нежностью в голосе произносила:
