у машины кто-то сзади неожиданно возьмет за локоть. Марьяна буквально подпрыгнула на месте, в последний момент сдержав практически уже сорвавшийся с губ визг. Резко обернулась. И в первую секунду не узнала.
Перед ней стоял темноволосый незнакомец в черном кашемировом пальто. И только выражение серых пронзительных глаз…
Марьяна теперь уже не сдержалась, ахнула и прижала пальцы к губам.
— Ты зачем сбрил бороду?!
— Я решил, что она все-таки колется. А ты молчишь.
Эти простые и в чем-то даже нелепые слова, его гладко выбритое — и резко помолодевшее и ставшее каким-то вообще другим лицо — что-то соврало в Марьяне. Всхлипнув, она бросилась к Герману, обняла и уткнулась лицом в шею.
Именно сейчас она в полной мере осознала, как она по нему соскучилась. Как он ей… необходим.
Марьяне казалось, что так она может простоять бесконечно. Просто дышать его запахом, чувствовать его руки на своей спине. И все. Больше уже ничего не нужно. И плевать на то, что они стоят на парковке возле редакции, что кто-то может увидеть. Кто-то наверняка увидит. Плевать. На все плевать, когда он рядом.
Герман шевельнулся, рука его прошлась по спине вверх, потом вниз.
— Марьян, поехали домой.
Это его «домой» — не «к тебе домой», не «ко мне домой» — едва не подкосило ее окончательно. Марьяна судорожно вздохнула, пытаясь хоть как-то прийти в себя.
— Халаты мерить?
— И это тоже.
Марьяна заставила себя резко отступить. Но не смогла заставить себя отвести взгляд от лица Германа. Какие у него впалые щеки. И острые скулы. Сейчас сходство отца и сына было практически фотографическим.
— Ты теперь выглядишь моложе меня, — пробормотала Марьяна.
И тут произошло невозможное. Или очень редко. Герман широко улыбнулся и даже коротко хохотнул. У него оказалась невероятно красивая улыбка и шикарный густой смех.
— Давай ты просто сравнишь — с каким тебе нравится целоваться больше: с бородатым или гладко выбритым? И я подстроюсь.
В этот момент Марьяна вдруг остро и отчетливо ощутила — не головой, а чем-то другим — что означает избитое выражение «сходить с ума». В смысле, сходить с ума по кому-то. По мужчине. Ей казалось, что это все для экзальтированных барышень прошлых веков. Но… Но она сама сейчас чувствовала, что сходит с ума. По Герману Тамму.
Марьяна оглянулась на свою машину и почувствовала, как рука Германа обхватил ее ладонь.
— Надо будет — машину пригонят. Поехали, Марьяна.
— Целоваться?
— И это тоже.
* * *
— Мне кажется, я тебе изменяю… — прошептала, задыхаясь, Марьяна, когда они, наконец, смогли прерваться в поцелуе. Прямо у входной двери.
— С кем-то это? — судя по тону и выражению глаз, Герман шутки явно не понял.
Глава 13
— С кем — с кем… — она провела ладонью по его гладкой и еще чуть прохладной щеке. — Изменяю тебе с тобой! Эта ваша борода — эффективнее сотни пластических операций! Раз — и вообще другой мужчина.
— Этот другой мужчина тебе не нравится? — неожиданно серьезно спросил Герман.
— Очень нравится, — Марьяна снова провела кончиками пальцев по острой скуле. — Но предыдущий мне обещал семь халатов. Где они?
— После получишь.
* * *
Он не представлял даже, насколько соскучился по Марьяне. Он и слово-то это знал раньше только в теории. Что так бывает. Но когда она, всхлипнув, бросилась к нему и прижалась — тогда что-то резко обрушилось внутри. Как будто сошла какая-то внутренняя лавина, ободрав все до другого, нижнего слоя. Или вскрылся на реке лед и понесся, оставляя за собой вместо белой ровной твердой поверхности — глубокую воду.
Такие внутренние катаклизмы были для него чем-то совершенно новым, как с ними справляться, Герман не представлял. Но инстинктивно чувствовал, что самое важное сейчас — не выпускать причину этих изменений из рук. Да это и невозможно.
Ему без Марьяны сейчас просто невозможно быть.
Наверное, именно поэтому он почему-то, несмотря на свое практически вошедшее в неконтролируемый штопор после более чем двухмесячной разлуки нетерпение, позволил Марьяне перехватить инициативу. Она раздевала его. Он раздевал ее. Потом все же оказался на спине и…
И вдруг глупо и вроде бы некстати вспомнился тот разговор про эскортниц. И тут же вылетел из головы, когда ее горячие и нежные губы заскользили по его груди. Все ниже и ниже. И тут внутренняя катастрофа приобрела масштаб настоящего катаклизма.
Он потерял себя. Потерял совсем и окончательно. Даже не думал, что такое возможно — настолько отдаться и раствориться в прикосновениях женщины. В ее ласке — сначала нежной, потом смелой. Настолько смелой и откровенной, что…
В какой-то момент искра осознанности все же прошила его насквозь пропитанное наслаждением сознание, и Герман будто со стороны увидел и услышал.
Собственные стоны. Хриплое «Пожалуйста…». Как приподнимаются его бедра и путаются его пальцы в светлых волосах. Будто, сбрив бороду, он что-то еще с себя снял. И все стало таким… таким острым, почти болезненным. Германа наполняло что-то, чему было невозможно тесно внутри.
Он приподнялся на локтях и положил Марьяне руку на плечо.
— Маша… Машенька… Иди ко мне…
* * *
Это забытое, из прошлого, имя, пробилось даже сквозь плотный чувственный туман. Марьяна впервые настолько остро ощутила желание касаться мужчины. Ласкать его. Познать как можно ближе. Словно уравновесить внешними проявлениями ту внутреннюю наполненность им. И тут — Маша.
Она даже не успела ничего сказать — Герман за локоть притянул ее к себе, прижал к часто поднимающейся и опускающейся груди. И ухо Марьяне обжег его быстрый хриплый шепот.
— Это не то… Не то, что ты подумала… я не хотел тебя обидеть… это не про то… Ну просто ты же Маша… Машенька моя… я не могу… Так хочется тебя именно так называть… ласково…
Как хочешь называй. Правда. Для тебя я согласна быть той, которой когда-то родилась. Каким родился — таким и пригодился, так звучит новая версия старой пословицы. Я для тебя и Машей буду, и кем угодно. Только ты будь со мной.
Марьяна не знала, что из этого сбивчивого внутреннего монолога она сумела произнести вслух. И сумела ли. Но Герман что-то услышал. Потому что поцеловал ее так, будто скреплял эти слова — и ее, и его. А потом мягко опустил на постель — и взял.
И дальше уже не осталось ни слов, ни мыслей — ничего. Только двое обнаженных людей и их огромная потребность друг в друге.
* * *
— Откуда у тебя этот шрам?
Герман лежал на
