Мне, однако, в приемный покой было лучше не соваться – народу там было гораздо больше, чем в операционных. Безопасность была превыше всего, как не уставал напоминать мне Аммар. Вокруг бродили вооруженные экстремисты, в том числе члены ИГИЛ[89], чья база находилась совсем недалеко от того места, где мы работали, в районе Кади-Аскар. Было крайне важно, чтобы я держался в тени – на тот момент я был почти наверняка единственным представителем Запада в Алеппо, и мое похищение стало бы серьезным ударом. Я все время находился на больничной территории, покидая ее, лишь когда ездил в другие больницы. Таким образом, большую часть времени я проводил в операционной.
Лишь однажды мы допустили ошибку, когда ехали из М10 обратно на М1 с новым водителем. Он свернул на дорогу, которой обычно избегали, и мы оказались у штаб-квартиры ИГИЛ[90] с развевающимися на крыше черными флагами и вооруженными охранниками в черной одежде у дверей. Аммар первым осознал, что водитель ошибся. Разворачиваться было уже поздно, это привлекло бы ненужное внимание. Когда мы подъехали к зданию, он, быстро сообразив, крикнул мне, чтобы я пригнулся, и велел водителю давить на газ. Нас чудом пронесло – эта штаб-квартира стала тюрьмой и камерой пыток для многих мирных жителей Алеппо. Кроме того, ходили слухи, что одного из хирургов «Врачей без границ», работавшего в пригороде Алеппо, забрали туда на допрос, а затем убили.
ОПАСНОСТЬ ПОДСТЕРЕГАЛА НА КАЖДОМ УГЛУ, И МНЕ ПРИХОДИЛОСЬ ПОСТОЯННО ОДЕРГИВАТЬ СЕБЯ, ЧТОБЫ НЕ РАССЛАБЛЯТЬСЯ.
Абдулазиз рассказал мне, что в ноябре 2012 года принял у себя британского хирурга-ортопеда Аббаса Хана, который хотел помочь в М1. На следующий день после приезда его видели выходящим из больницы с фотоаппаратом в руках. Охранникам на входе он сказал, что хочет прогуляться. Судя по всему, по дороге он попал прямо в руки правительственных войск.
Когда он пропал, его мать из кожи вон вылезла, пытаясь отыскать, и в итоге его удалось найти в тюрьме Дамаска благодаря неофициальной помощи посольств Индии и России. Все попытки освободить его не увенчались успехом, а тринадцать месяцев спустя британский коронерский суд установил, что он был убит сирийским режимом в декабре 2013 года. Власти отрицали это, утверждая, что он повесился, но им никто не поверил.
Аббас-Хан был женат, у него было двое детей. Я познакомился со всей его семьей, включая мать, которая все еще в шоке и до сих пор не верит, что такое могло случиться. Совсем недавно я прочел первую лекцию в память Аббас-Хана в Королевском колледже Лондона, где он учился на врача. Что ж, по крайней мере, его имя продолжило жить.
Только в тот первый день в М1 привезли одиннадцать мирных жителей, подстреленных снайперами. Одна из самых частых причин смерти при огнестрельных ранах – обширное кровотечение.
Выживание часто зависит от быстрой транспортировки пациента после того, как стихнут выстрелы. Поскольку мы работали в больнице М1, которая находилась неподалеку от перехода Карадж-Эль-Хаджез, нам были слышны выстрелы, и раненых обычно доставляли в течение всего пяти-десяти минут.
Впрочем, не всем так везло. Как только снайпер начинал палить, толпа разбегалась в разные стороны в поисках укрытия, зачастую оставляя раненого лежать посреди дороги. Было слишком опасно подходить к этому человеку, чтобы помочь: любой, кто сделал бы это, сам стал бы мишенью. Мне казалось совершенно немыслимым, что снайпер из правительственных войск мог сидеть в гостиничном номере и хладнокровно расстреливать мирных жителей из своей же части города, лишь бы помешать им раздобыть еду. Правительство между тем настаивало, что любой мирный житель, переходивший в захваченную повстанцами восточную часть Алеппо, автоматически считался террористом.
Врачи в больнице М1 рассказали мне, что потеряли много пациентов из-за простреленных крупных артерий, – они нуждались в интенсивном обучении. Я сразу же согласился читать по вечерам лекции и проводить для всех желающих практические занятия, чтобы показать свои лучшие приемы – познакомить их с новыми методами работы или такими хитростями, как правильное положение рук на хирургических инструментах, позволяющее сэкономить время за столом.
В ТОТ ПЕРВЫЙ ДЕНЬ ВСЕ ОДИННАДЦАТЬ ПОСТУПИВШИХ С ОГНЕСТРЕЛЬНЫМИ РАНЕНИЯМИ ПАЦИЕНТОВ ВЫЖИЛИ – ДЛЯ ЭТОГО МНЕ ПРИШЛОСЬ ОТПАХАТЬ БЕЗ ПЕРЕРЫВА ВОСЕМНАДЦАТЬ ЧАСОВ, ПОСЛЕ ЧЕГО Я В ПОЛНОМ ИЗНЕМОЖЕНИИ ЗАВАЛИЛСЯ СПАТЬ.
На следующий день нас рано утром разбудил шум пролетающих над больницей сирийских реактивных самолетов. Я был не в состоянии пошевелиться от усталости, но вскоре в дверь постучали. Добравшись до операционной, мы увидели мальчика лет пятнадцати, которому проводили непрямой массаж сердца, готовя к операции. Стоявший у операционного стола анестезиолог на вид был лишь на год или два старше этого мальчика – тем не менее он успешно интубировал пациента и теперь устанавливал в подключичную вену катетеры для вливания жидкостей. Взглянув на кардиомонитор, я увидел предсмертный сердечный ритм – ненормальные электрические импульсы в сердце, указывающие на неотвратимую смерть.
На груди мальчика была глубокая рана, а еще несколько – на животе и ногах. Очевидно, он пострадал от удара ракеты или снаряда: его ранили либо осколки самой бомбы, либо куски отлетевшей кирпичной кладки или других обломков.
Секунду-другую я наблюдал за происходящим. В это время один из молодых хирургов полил йодом живот мальчика, подготовив его к операции. Он сделал длинный разрез от груди до лобка, а поскольку его коллега продолжал выполнять непрямой массаж сердца, оттуда, словно зубную пасту из тюбика, выдавило наружу кишки. Кровотечения в брюшной полости не было. Казалось, этот разрез сделан совершенно бездумно – чуть ли не на автомате, а не на основе наблюдаемой клинической картины. Я быстро осмотрел голову, шею и ноги мальчика – все они выглядели нормально. Ему все еще продолжали делать непрямой массаж сердца, и было непросто понять, в чем проблема. Я предположил, что повреждено само сердце, потому что рана в груди находилась на его уровне.
Сердце находится в перикарде, или околосердечной сумке, – плотном мешке из соединительной ткани, который окружает и защищает его. При повреждении сердца этот мешок заполняется кровью, и она сдавливает сердце, мешая его нормальной работе, – такое состояние называется тампонадой сердца и чревато катастрофическими последствиями. Венозное давление повышается, в то время как артериальное падает. Если приложить стетоскоп, то вместо уверенного стука можно услышать лишь приглушенные шумы.
Если я был прав и у мальчика действительно развилась тампонада сердца, он уже был на грани смерти – сердце сдавило настолько сильно, что оно перестало биться. Я был уверен, что ему необходима торакотомия – вскрытие грудной клетки с рассечением перикарда, чтобы сначала снять давление, а затем получить доступ к самому сердцу. Между тем действовать следовало осторожно. Я только что приехал, и они совершенно меня не знали. Если вмешаюсь, я должен непременно оказаться прав, причем сделать это нужно было в подходящий момент. Остальные хирурги должны были понять, что, если ничего не предпринять, мальчик умрет.
