Книга Дневник - Генри Хопоу

Через какое-то время, радуясь тому, что не думаю о Вике, я поймал себя на том, что информационный портал Бумажного Макса плавно сменился ее фотографиями в социальной сети. Я просмотрел все ее снимки, разглядел домашний интерьер, ее комнату, на одной стороне которой висела книжная полка, забитая до отказа тем, для чего предназначалась, и сувенирами, и фигурками героев мультфильмов, а на другой — компьютерный стол с ноутбуком, иногда открытым, иногда закрытым, и кровать, укрытая леопардовым пледом. У третей стены Вика фоткала себя в зеркало широченного шкафа, в котором я видел ее отражение, ее телефон с надкусанным яблоком и окно за ее плечами, в котором, кроме неба и деревьев, ничего не было. Никаких опознавательных признаков, способных помочь мне узнать ее дом, хотя в этом уже не было необходимости. Потому что ее комната для меня как для гостя недостижима. По крайней мере, я так размышлял, лежа на кровати, уткнувшись носом в ее снимки на тусклом экране мобильника, пока не обнаружил то, что наконец-таки не заставило меня действовать. То, что пульсировало между ног и, поднимаясь к потолку, оттопыривало трусы и брюки. То, что Витька называл стрелкой компаса, указывающей верный путь заплутавшему туристу. Я и был тем самым туристом, а «стрелка» направляла меня к Вике, и я шел к ней, только дополнительной точкой моего маршрута была выбрана встреча с Витей. Только он мог в своем логове с мозаикой Пенроуза повсюду своими методами помочь мне.

И я побежал, правда бег мой закончился через несколько шагов. Когда я открыл дверь своей комнаты, в ноздри ударил запах жареного мяса. Хоть желудок не требовал пищи, слюнки все равно потекли. Оказывается, родители уже полчаса-час назад вернулись с работы. Они уже готовили второй «традиционный» ужин.

Я подкрался к входной двери, натянул башмаки и отвернул запорный механизм. Приоткрыл дверь. Из подъезда в ноздри пришелся второй удар. Запах жареной на жиру картошки с луком нельзя было ни с чем спутать. Запах, заполонивший все пять этажей: с пятого по первый. Почему с пятого? Да потому, что наша соседка с пятого, бабушка Рая, ничуть не отличающаяся (разве что возрастом) от покойной, царство ей небесное, бабушки Любы, той, что работала уборщицей, пока ее не раздавила тысяча детских и не очень ног, всегда готовила жареную картошку по «фирменному рецепту», который знал наш и еще два соседних подъезда. Этот запах — ее визитная карточка и моя неудача. Два запаха жареной пищи, два притягательных запаха столкнулись, вступили в схватку в прихожей, перемешались, ударили по ноздрям ароматной симфонией, но тот, что уже три четверти (если не больше) века, дымясь, поднимался из засаленной чугунной сковороды бабушки Раи, одержал победу и залетел на нашу кухню. Потом рассредоточился по всей квартире.

В прихожую вышел папа. Он подумал, что не закрыл дверь, но ошибся.

— И куда это мы собрались? — спросил он, когда я наполовину был в подъезде, а мысленно — в Курямбии.

— К Витьке, — ответил я так, словно он задал слишком глупый вопрос.

— Никакого Витьки…

— Пап, — с обидою протянул я, продолжая выходить за пределы квартиры.

— Никакого Витьки, пока не поужинаешь с нами. Зря что ли мама старается?

Пришлось задержаться. Если до этого время бесконечно тянулось, не давая покоя, то тогда летело, словно куда-то опаздывало. Складывалось впечатление, что оно наверстывает упущенное, а стрелки часов кто-то прокручивает пальцем.

За столом мы сидели молча. Причмокивали. Смаковали. Родители пили все то же красное вино из бокалов, а у нас с Полей в стаканах был компот из садовых яблок. Компот я выпил залпом, к гречке не притронулся, а вот от сочного стейка на тарелке осталась половина. С ней героически расправился папа.

Я уже предполагал, что эти «традиционные» ужины были лишь поводом поговорить со мной, расспросить обо всем, что только хотели знать родители. Я слышал их разговоры. Рано или поздно они все равно бы меня спросили, как это было сегодня, надеюсь, на последнем «традиционном» ужине. Вчера же мне было не до расспросов.

— Теперь можно к Витьке? — спросил я папу, но в большей степени смотрел на маму.

— Можно, — с горечью ответил он, понимая, что ужин прошел неудачно. Запил горе вином.

— Конечно, побегай, милый. — Мама улыбнулась, не выказывая грусть, но я видел, что это не так.

— Спасибо! — Я поцеловал ее в щеку, обнял. Поблагодарил их за вкусную пищу, которая уже не лезла в горло из-за лишних раздумий. — Я скоро вернусь! Не теряйте!

Через минуту я несся по улице на детскую площадку. Вечерняя прохлада успокаивала, но мозг кипел, тело жарило, а «стрелка компаса» почти дымилась, указывая точно вперед. Я видел на себе косые взгляды прохожих, видел девчонок, крутящих пальцем у виска, когда у одной из них на бегу выбил из рук мягкую игрушку, Пухлю из «Гравити Фолз». Они выкрикивали уже за моей спиной: «Придурок! Чекнутый! Тормоз!» — но я не останавливался, надеясь с минуты на минуту увидеться с Витькой, прыгающим на батуте или рисующим в песочнице письки, а потом с его помощью позвонить Вике и рассказать все, что нарыл, даже если эта информация ни ей, ни мне ничем бы не помогла. Я рассчитывал, что она как минимум будет ей интересна.

На площадке было полно народу. В основном — мои ровесники. Были и мамаши с колясками, рассуждающими о сне, «разговорах» и кале своих чад. «У нас — кашица», — говорила одна. «У нас — пюре», — говорила вторая. Остальные не отличались от двух первых.

В песочнице возились пацаны: рыли траншеи и заливали их водой из бутылок. Единственная девчонка в их компании запускала в их реку, в их канал пароход — палочку от леденца. Когда вода полностью впитывалась в песок, она доставала судно, севшее на мель, и ждала, когда вода вновь поднимется.

Мне было жаль этих песочных дел мастеров… Да кого я обманываю?! Мне было жаль себя, поскольку у меня этот возраст (внутренний, душевный) прошел, так и не успев начаться. Они были счастливы обычной воде из бутылок, протекающей по руслам рек их плоской, квадратной планеты, обычной трубочке от леденца, плывущей в никуда на мутных волнах. В их завороженных, полных интереса глазах я наблюдал настоящую, по моим меркам, радость, шквал эмоций, а в грязных по локоть руках — истинную заинтересованность в