помнишь, у тебя голова совсем другими вещами была забита.
— Это моя вина, — сказал я. — Прости.
— Я тоже виновата. Могла бы поговорить с тобой, вместо того чтобы морочить тебе голову, но не хватило смелости.
— Да я бы тебя и не послушал.
Она пожала плечами.
— А я-то всегда волновалась, что они друг другу не нравятся, можешь в это поверить? Так глупо.
Мы бы еще долго разлизывали друг другу раны, если бы задержались — заговорщики, шпионящие за заговорщиками, подпитываемые обидой и гневом, — но в какой-то момент лично я решил, что с меня довольно. Я хотел отрешиться от боли, пока она не перевела меня на совсем уж скверные жизненные рельсы. Мне еще много всего предстояло уладить.
Но Кэрри уперлась.
— Я собираюсь посидеть здесь, пока он не выйдет. Хочу увидеть его лицо. И ее, когда она обнимет его в последний раз у двери, перед расставанием. Я хочу, чтобы они знали, что меня одурачить не удалось.
— Не стоит. Погнали отсюда.
Она хмыкнула.
— Домой, кормить твоих чертовых собак и убирать их дерьмо с заднего двора? Твое сочувствие — такая хрень, Натаниэль.
— Ты делаешь только хуже, Кэрри. Поехали.
Ее голова слегка покачивалась взад-вперед в такт движению дворников.
— Я думала, этот сукин сын любит меня. Я думала, Линда — лучшая моя подруга. Он уже много раз трахался с другими, я часто ловила его на этом. Но трах — это одно. Это плохо и гнусно, но и хрен с ним. А это… это вот… господи, они ведь скажут, что у них любовь.
— Может, она у них взаправду есть.
— Ой, заткнись.
— Мы зря здесь торчим, Кэрри.
— Не зря. — Она не отрывала глаз от дома. — Хочу увидеть его рожу.
А я вот не хотел. Я слишком хорошо представлял, как он выходит за дверь, у порога оборачивается, шлет Линде воздушный поцелуй — как это делают влюбленные, проведшие холодный осенний день за стенами хорошо отапливаемого дома, в уюте и удовольствии, зарывшись в одеяла. Поцелуй, конечно, выйдет неуклюжим, совсем не таким, как в кино, но она все равно безмятежно улыбнется, и глаза ее озарит нежность. Я задался вопросом, как давно они вместе — с момента нашей с Линдой ссоры? Или намного раньше? Мне вдруг захотелось выскочить из машины, взбежать на крыльцо и растоптать чертову улыбчивую тыкву. Хуже Хэллоуина не придумаешь.
— Не задерживайся тут. — Я вышел из ее машины и вернулся в свой «Мустанг».
Но Кэрри задержалась. Она осталась там — как верный солдат, обороняющий замок, который уже давно потерян.
Никакой прелюдии, никакой бессмысленной траты времени на надуманные диалоги. Интерьер скуп и суров — подвал. Девушке на первой кассете было чуть за двадцать, у нее было личико как у эльфа, рыжие волосы, карамельного цвета веснушки на щеках. Мужик в нелепой кожаной маске выражался короткими приказами, и она подчинялась. Он всего раз обратился к ней по имени, связывая лодыжки и запястья, — «Элли». Он капал на нее воском от горящей свечи, охаживал ее кнутом из толстой кожи. Существенных физических следов все эти манипуляции не оставляли. Путы ненадолго ослабили, девушку зафиксировали уже в другой позе, рот заткнули резиновым кляпом. Пришли новые люди в масках, помочились на нее, а один — даже испражнился. Она принимала все это с выдержкой тренированной мазохистки, вскрикивая только тогда, когда с ней обходились по-настоящему небрежно и грубо, когда терпеть не получалось.
Я хлебал ром до тех пор, пока меня не окружила стена из ваты, так что, вставляя в видеомагнитофон следующую кассету, я был вполне готов ко всему, что могло там быть. И в своих предположениях я не ошибся. На видео Сьюзен была моложе, укладка отличалась — в худшую, как по мне, сторону. Жаль, что нам не дали времени. Ни мне, ни ей — хотя бы столько же, сколько было у Линды с Джеком. Время сулит доверие. Если бы только мы смогли забыть прошлое, если бы только я не был сыном своего отца. Я не мог отделаться от чувства несправедливости, как будто наши со Сьюзен судьбы разминулись буквально на дюйм. Мы подошли вплотную друг к другу — и не успели ухватиться. Она дала бы мне шанс, а я — заслужил бы ее любовь.
Я наблюдал, как она взяла лезвие бритвы и провела им по своей груди взад-вперед, вырисовывая уродливый кровоточащий «икс».
Глядя в камеру. Прямо на меня.
Глава 13
Худшая черта кошмарных снов — их привычка достоверно мешаться с явью. Бывает, выныривая из мрака, твердишь себе: «Все хорошо, это всего лишь сон, и он уже кончился», — а потом осознаешь, что не все так радужно.
В таком состоянии правда смешивается с вымыслом — и на этот раз, на вечеринке по случаю дня рождения, я оказался проворнее и сумел, юркнув мимо Более-Толстого-Эрни, сцапать ее за лодыжку. Она посмотрела на меня, улыбаясь, с облегчением и благодарностью. Долг мой был исполнен. Но вдруг послышались звуки, похожие на лязг дверной ручки, и со всех сторон меня обступили какие-то люди со злыми лицами, вооруженные ножами и факелами.
Мои глаза распахнулись. Я прислушался к собакам, забыв, что они сейчас у Кэрри. Сон отступил. Что-то еще трепетало на краю моего разума. Похмелье набирало обороты, я все еще отходил от рома. Свет луны пробивался сквозь занавески, когда Саттер и четверо его парней ворвались в спальню.
Они действовали быстро и тихо. Включилась лампа, и двое громил стащили меня с матраса, согнули руки за спиной и заставили встать на колени. Ричи стоял посреди комнаты, окруженный другими неандертальцами. Пещерные люди, одетые в солнцезащитные очки «Рэй-Бен» и костюмы от Пьера Кардена, упирали кулаки в черных перчатках в бока, чуть нависающие над дорогими кожаными ремнями. Они будто скучали — да так, что и серьезное избиение не смогло бы их взбодрить. Саттер хранил молчание.
С одной стороны, он едва меня замечал. С другой стороны, он ясно дал понять, что время, взятое у него взаймы, подошло к концу. Как небрежно с моей стороны, чертовски небрежно. Кожа стала липкой от нервного пота. Я оскорбил Ричи, недооценил его, и теперь он хотел довести до моего сведения, что поступать таким образом — рискованно.
Оглядев комнату, он подошел к книжному шкафу, уставился на полку с томами по философии и мировой истории; недовольно хмыкнул. Открыл Библию, нашел две сотенных банкноты, помусолил их, спрятал обратно. Бесшумно, как одна из тех кошек, что
