так, будто он с лошадью — одно целое. На третий день повстречали пиктов. Человек сто. Захватили их врасплох в зарослях утесника к западу от Калидонского леса. Они растерялись и по большей части бросились бежать. Остальных мы окружили — они не успели даже наложить на тетиву свои проклятые стрелы — и без борьбы захватили их вожаков.
— А что вы с ними сделали?
— Отпустили.
— Отпустили?! — Талиесин заерзал у отца на коленях. — Зачем?
— Чтобы они вернулись восвояси и сказали родичам, что сражаться с нами бессмысленно, что они могут жить к северу от Вала, там их никто не тронет, лишь бы сюда не совались.
— Думаешь, они поняли? — спросила Ронвен.
— Они поняли, что их не убили, хотя легко могли бы убить. Думаю, они вернулись с позором, и их прикончили соплеменники.
Медхир шумно вздохнула.
— Вот ведь зверье.
— Пикты не боятся смерти, они ее приветствуют. После смерти их душа вырывается на волю, как птица, а воля — это то, к чему они стремятся больше всего. Лучше умереть, чем хоть миг прожить опозоренным. Когда кто-то из их вождей гибнет в бою, его воины закалывают себя, чтобы не возвращаться без него.
— Эта женщина права, они звери, — пробормотал Гвиддно. — Вороватые звери.
— Да, красть для них так же естественно, как дышать, — согласился Эльфин, — хотя сами они не считают это кражей. У них самих нет ничего своего, они не понимают, что это значит — владеть. Все, что у них есть, — общее. Жены, дети, лошади, собаки — все. Они смеются над тем, что мы пашем землю и сеем хлеб.
— А как воровать его, они тут как тут, — вставила Медхир.
— Просто потому, что иначе им его не добыть.
— Растили бы свой хлеб, держали б свои стада! — воскликнула Медхир. — Могли бы сеять и жать, как мы.
— Чтобы сеять, матушка, нужно жить на одном месте, они этого не могут. Они кочуют куда глаза глядят. В этом для них вся жизнь.
— Чудные люди, — пробормотала Медхир.
— А как их женщины? — полюбопытствовала Ронвен. — Такие же ужасные?
— Такие же или даже хуже. Женщина берет себе столько мужей, сколько пожелает. Дети своих отцов не знают, принадлежат всему клану. А если у женщины нет детей, она раскрашивает себе лицо соком вайды и идет воевать вместе с мужчинами. Их дикие вопли слышны за многие лиги.
Эльфин отпил большой глоток пива и снова поставил рог.
— Так или иначе, — продолжал он, — только эту сотню мы за все лето и встретили. Вдоль побережья живут нованты, они говорят, что видели, как пикты по холмам уходили на север.
— Может быть, они оставили нас в покое, — предположила Ронвен.
— Вряд ли, — заметил Гвиддно.
— Не знаю. — Эльфин медленно покачал головой. — Мои ребята говорят, такого не может быть. — Он просветлел лицом и объявил: — Во всяком случае, на следующий год мы никуда не поедем. Я сказал Максиму, и он согласился, что, раз пикты ушли, нет смысла все лето сбивать лошадям копыта. Мы останемся дома и займемся своими делами.
— Прекрасно! — вскричала Ронвен и бросилась ему на шею. — Ты будешь здесь… ой, так ты целое лето будешь путаться у меня под ногами?! Что я буду с тобой делать?
— Что-нибудь придумаем, госпожа моя. — Он притянул ее к себе и поцеловал.
— Рад, что ты вернулся, сынок, — сказал Гвиддно, медленно вставая. — Но мне пора на боковую. Идем, женщина, — обратился он к Медхир. — Я устал.
Они заковыляли прочь.
Эльфин взглянул на Талиесина — тот спал у него на руках.
— Вот кому тоже пора в постель.
Подошла Шелаг, сидевшая в уголке рядом с очагом. Эльфин встал, протянул ей спящего Талиесина, потом нагнулся и поцеловал золотистую головку.
— Спокойной ночи, сынок.
Ронвен одной рукой обхватила мужа за талию.
— Идем, супруг, — прошептала она. — Возляжем и мы.
Глава 3
Заря обещала палящий зной, хотя солнце еще не встало. С севера тянуло пылью и выгоревшей травой. Харита проснулась и сразу поняла, какой будет день. К тому времени, когда откроются ворота стадиона и толпа начнет протискиваться на сиденья, белое раскаленное солнце повиснет в зените. Песок будет жечь ступни, быки станут капризными и непредсказуемыми, а зрители — раздражительными и требовательными.
В такой день жди беды.
Значит, надо убедиться, что Чайки готовы. Они позавтракают смоквами и медом, хлебными лепешками, копченой рыбой, сушеным мясом, молоком, орехами, финиками, и никому не будет позволено встать из-за стола, пока он не наестся. Они наденут легкую одежду и выйдут на пустой стадион — разогреть мускулы и потренироваться.
Когда все разомнутся, Харита соберет их вокруг себя, и они начнут распределять роли в сегодняшнем танце. Она уже мысленно разбила их на пары: Жоет и Галая займутся первым быком — их уверенное выступление успокоит молодых танцовщиков. Калили, Юноя и Перонн будут следующими: Юное полезно выступить с более опытными товарищами, а риск так станет меньше. Можно не сомневаться, что Белисса и Марофон в любых обстоятельствах покажут впечатляющее зрелище, но быка для них надо выбрать поспокойнее, кого-нибудь из заслуженных ветеранов арены — Желторога или Горбача.
А она сама? К ней присоединится Галая, потом — Белисса. Втроем они исполнят номер, который готовили к прошлогоднему храмовому празднику; этот вдохновенный танец они ни разу с тех пор не повторили. Тогда толпа бушевала от восторга.
С последним быком Харита выступит в одиночку. Номер? Она ничего не будет решать заранее. Сегодня она станцует для бога Бела и только для него; движения подскажет сама пляска, надо лишь положиться на чутье, на сердце и душу. Сегодня она танцует в последний раз. Как и они все.
А потом?
Остальные не будут об этом знать до самого конца. Тогда она им скажет. Не прежде: они не поймут, новость огорчит их, они потеряют форму и могут сбиться. Жизнь танцора висит на тончайшей ниточке. Малейший просчет, неверная постановка руки, секундная рассеянность — и ниточка рвется. Эти мысли занимали Хариту, покуда она надевала легкую рубаху, мылась и шла поднимать танцоров.
Заря еще только-только проклевывалась на востоке, когда Харита пересекла лужайку, отделявшую ее жилище от домика остальных танцовщиков. Те еще крепко спали. Харита подошла к насосу возле дорожки. Он был сделан в виде дельфина; она взяла его за хвост и несколько раз качнула, пока чистая прохладная вода не потекла в бронзовый таз, установленный на треножнике.
Затем она тихонько постучала и открыла дверь.
— Галая, — прошептала она, ласково тряся девушку за плечо, — проснись.
— М-м-м, — простонала танцовщица.
— Давай, вставай, сейчас принесут завтрак, и я хочу с вами поговорить.
Галая свернулась калачиком.
