двор пред парадным крыльцом поместья. Трещины и сколы ступеней. Без колебаний вступают мужчина и девочка в беззубый зев распахнутых дверей. Лабиринт чужого подсознания встречает гостей живописными картинами безумия.
Пляшут по стенам черные засохшие пятна. Нечто завернутое в одежды покоится недвижно. Спицы зонтов точно рыбьи косточки. Сломанное искусство. Не трогают мужчина и девочка, не задевают. Частей, деталей, раздробленных, обезличенных. Сердце пропускает удар, а кровь стынет в жилах. Коридоры же жонглируют полом и потолком.
Сад укрыт толстым слоем снега, что медленно движется, влекомый невидимой силой, сворачиваясь в вихри пушистых лисьих хвостов. Небо — пыльное зеркало иль погребальный саван. Ползут карпы по дну испарившегося пруда. Вытекло содержимое их глазниц. Клен разбитым в щепки стволом застыл в моменте своей гибели.
Слуха же мужчины и девочки достигает звон, пока еле уловимый, но уже пробирающий до костей. Деревянный шар выкатывается откуда-то из-под веранды. Свет мелькает желтыми полосами. Нечто останавливается в комнате, поводя хвостом, и пропадает в карикатурных тенях. Застыл медный колокольчик, раньше даривший свежесть в летний зной, теперь же тусклы стеклянные бусинки.
А коридоры ведут гостей дальше. Пепел пенными брызгами отмечает следы. Усеял ликорис каждый сантиметр пространства — пылающе красный в сгустившемся мраке. Напившись крови из распавшихся тел, покачивает изящными паучьими лапками.
Мужчина, сглотнув, находит рукоять кинжала, заткнутого за пояс. Девочка у бедра. Держится крепко, шагает вместе со своим спутником по тропе. Женский заливистый смех уносится вдаль топотом детских ножек. Звонкий голос взмахивает крыльями бабочки:
— Приветствую вас, отец!
Две тени в противоположном конце коридора: зеркальце в руках одной, мячик, расписанный маками, в руках другой. Помахав мужчине и девочке, ныряют в сплетение углов.
Вращается волчок подле тряпичного лисёнка, брошенного на столе в учебной комнате. Поросла та плесенью. Кисти — отрубленные пальцы. Тушь — лужи смоли. Желтая бумага хрустит суставами, стрекочут цикады.
Элегантно звучный щелчок возвращенного в ножны меча — за окном учебной комнаты останавливается фигура с соколиными крыльями. Приглаживает на висках пушащиеся волосы, прежде чем порыв ветра вдруг сносит ей голову.
Проваливаются отшатнувшиеся мужчина и девочка, парят в невесомости. Внутренности липнут к позвоночнику, а взвившийся впереди столп пламени вопит многоголосьем, возвращает опору. Катится под ноги череп, не разгадать сорванного лица. Полуразложившиеся дольки апельсина и оглушительный удар колокола. Причудливые фигуры тенями от фонаря по ту сторону сёдзи. Шарят слепо, скребутся, наваливаются, заходятся визгом, заставляя мужчину и девочку попятиться, броситься прочь, заблудиться. Но поместье само знает, куда нужно гостям.
— За что? — эхом разносится вопрос.
Ветер ударяет в спины. Главная зала, что познала множество пиров. Длинный стол теряется в кромешном мраке. Полотна на стенах. Лотосы нежно-розовыми шарами покоятся на кувшинах, золотистая линия берега — чудесная картина покоя. Журавли поднялись к Небесным Змеям — чудесная картина стремления. Паутина серебряных ветвей на фоне ночи и колосья мелких соцветий — чудесная картина вдохновения. Распростёртый князь. Оскален в гневном крике рот, раскурочена грудная клеть. Щерится задорно голова фаворита на подушке из хозяйского сердца. Треснул хрусталь серьги, смешались золото и серебро. Страшная картина ненависти.
Тошнота застревает кляпом, не дает сглотнуть. Стук дерева о дерево, вычурный, театральный. Закрылись сёдзи, открылись вновь, пропуская мужчину и девочку дальше. Мох пружинит под стопами, а мгла скатывается вязкими струйками. Хлесткий удар разрезает тишину. Один раз, второй. «Не смей жаловаться!». Третий, четвертый. «Если для тебя это предел, то истинное могущество тебе не по зубам».
Мужчина озирается, не зная, куда дальше. Звук ударов же тает вместе с захлебывающимся кашлем. Клубок червей копошится на досках. Песнь струн заставляет девочку вздрогнуть, прищуриться, ведь кто-то притаился в углу, поводит плектром. Сползают ножны по проржавевшему мечу. «Как только клинок обнажится полностью, я убью тебя». Мужчина крепче сжимает рукоять кинжала. Что-то тянется к лодыжкам гостей, подступает ближе, прежде чем накрыть. Опускает плектр фигура, протяжно мяукнув.
«Никчемный». Мольба, мечта, горечь. «Поднимайся». Одиночество, страх, непонимание. «Я разочарован». Больная, зависимая любовь ребёнка и родителя.
Метель за окном покоев княжича. Разбросаны книги, покачивается пламя бумажного фонаря. Рычание доносится с потолка. Лежит маленький мальчик, зажав уши, спрятав лицо в предплечьях, пока когти зверя перебирают его светлые волосы. Яйцо на столике, расколотое надвое и выпустившее нечто склизкое, вытянувшееся в подобие древа. Наросты на влажном стволе, восхитительные ресницы ветвей и слепота глаза. Хрип согревает дыханием висок беззвучно плачущего мальчика:
— Убийца. Убийца. Убийца.
А потом всё пропадает. Отсеченное лезвием устремляется вниз, оставляя мужчину и девочку брести, не видя, но сердцем чувствуя — близко. Стены испещрены глубокими царапинами, порожденными яростью, что кидалась на них, рвалась наружу, срывала связки.
У мужчины коченеют пальцы, ноги наливаются свинцом, но различает он бессвязные мысли, что плутают в лабиринте. Шепот горячки, оставшийся на воспаленных губах. Пожалуйста, помогите. Хоть кто-нибудь. Бледная, измученная, безвольная мать, тающая прямо на глазах. Пожалуйста. Яйцо на подушке и резкий запах тухлятины. Оно мертво, мертво! Помогите. Как же хочется кричать. Как же хочется злиться. Как же хочется закрыть глаза и проснуться где-то далеко. Мать смотрит виновато, но ей не за что извиняться. Плачет горько, плод зреет внутри неё. Отец ждет. Пожалуйста, прекратите это.
Девочка, узнав веранду, дергает мужчину за рукав. Поворот. Распахнутые сёдзи впускают в покои княгини. Две девочки, что не прожили больше десяти лет на двоих носятся в саду. Плащи савана развеваются за их спинами крыльями бабочек.
— Схватите его, ослепите, вырвите язык и заприте в храме. Я прибуду позже. Пора бы Небесному Змею сменить чешую.
Перечеркнуть, опрокинуть навзничь, добраться до нутра. Звон становится нестерпим, а слепота действительно накрывает глаза, язык действительно немеет.
Радужная волна пожирает сначала храм, потом спускается к поместью, где встречается с другой волной. И начинается бой, искажая мысли, желания, материальные, дикие, неуправляемые, точно стекло, по которому бьют раз за разом, дробя до бесконечности. Разлетаются двери, сгибаются стены, а осознание не успевает тронуть разумы. Нити меняют суть.
Ощеривается идеально заточенными клиньями Хризантема. Закручивает канаты пламени, вздымая землю. Впивается в Лилию, рвет безжалостно.
Он убивал и раньше. Он убивал своих сестер и братьев в Ночь Багровых Слез. Он убивал безымянные Цветы, растя в императорском саду. Он умеет это делать в отличие от Лилии, что кажется тушуется под его напором, мнется, истекая рябью, завиваясь в потоки ослепительных вспышек там, где одна Пустота проникает в другую, вспарывая. Он раздавит и этот Цветок, потому что он и только он — князь Иссу, истинный живой Бог, сильнее которого быть не может.
Но изгибаются лепестки Лилии. Выворачиваются всё сильнее, смещая пределы
