Книга Аз есмь царь. История самозванства в России - Клаудио Ингерфлом

В марте 1826 года по селам Киевской губернии разнесся слух об «указах, будто бы полученных от священников, в которых повелевалось последним покончить исповедь прихожан к великому четвергу и освятить пасхи в этот день, потому что на светлый праздник все церкви должны быть запечатаны, и крестьяне от мала до велика должны идти истреблять панов». В следующие несколько дней обстановка в округе становилась все более наэлектризованной; мужики прекратили отбывать барщину и записывались в ополчение; звучали угрозы в адрес помещиков… Однако неделя прошла, а восстание так и не вспыхнуло. Тогда его начало перенесли на Фомино воскресенье, отмечавшееся через неделю после Пасхи. В субботу, накануне праздника, в село Иваньки, расположенное в тех краях, привели под конвоем солдата Алексея Семенова, задержанного за то, что после отпуска не спешил возвращаться в свой полк. Однако ни иваньковский дьячок, ни командир стоявшего в селе казачьего полка, который должен был теперь охранять пленника, «не знали по-польски» и не смогли прочитать врученную им сопроводительную записку. Пришлось властям удовольствоваться военным билетом, который им предъявил Семенов. В тот же вечер он рассказал Григорию Бенеде, хозяину избы, где его устроили на ночлег, что у них-де прошел слух об указе забрать всех господ в Санкт-Петербург и дать свободу крестьянам. Бенедя, в свою очередь, поведал ему о слухе относительно бунта, ожидавшегося на следующий день. Вскоре к ним зашел сотник, и тогда Семенов выслал всех домашних из хаты, но хозяина попросил остаться, заперев дверь на ключ. Он вытащил из кармана письмо, которое никто не смог прочитать, и «открылся» Бенеде и сотнику: «Вот указ от государя императора, в нем велено мне забирать по всей киевской губернии панов . Вы не смотрите на то, что я в простом солдатском мундире; у меня обер-офицерский чин; да только мне нельзя так показываться, а то как увидят меня паны, сейчас же узнают меня и начнут прятаться . Так ты, сотский, собери назавтра крепкий караул человек в сорок, приготовь кандалы и три тройки; я теперь еду в Романовку и другие села, а завтра вернусь . Да смотрите, никому не говорите об этом до моего возвращения». Прикатив тем же вечером на тройке в соседнюю Романовку, он наутро удостоился визита местного сотника, пришедшего с расспросами к незнакомому солдату. Семенов встретил его ударами плетки и приказал запрягать другую тройку, готовить большой караул и ждать его, так как он уезжает, но вернется с очень важными арестантами. То же самое повторилось еще в двух соседних деревнях, сначала в Мошурове, потом в Тальном. Возвратившись в Мошуров, он застал отряд крестьян человек в пятьдесят, готовых подчиняться его приказам. «Я прислан от царя, – сказал он им, – взять вашего пана и объявить вам, что вы с этого времени свободны ; идите же за мной и помогите мне взять его». День был воскресный, все в сборе, поэтому отряд быстро разросся и получил от «его высокопревосходительства» Алексея Семенова команду взять приступом дом местного помещика, не пожелавшего открыть двери. Помещик был избит, его имущество описано, отставной офицер, вздумавший помешать налетчикам, высечен плетью («его высокопревосходительство» велел дать ему десять ударов), потом всех троих заковали в колодки и заперли в одной из комнат. Алексей Семенов отбыл в Романовку, где его уже дожидался отряд, сформированный из крестьян. Ввиду отсутствия пана был схвачен его эконом, и после того как от крестьян поступили на него жалобы, несчастного высекли плетьми. Семенов отправил в Иваньки казака Кутенрогу с отобранной у мошуровского помещика саблей, которая должна была служить подтверждением его полномочий, наказав ему привести отряд, который давно с нетерпением ожидал «флигель-адъютанта из Петербурга». Кутенрога повторил действия своего нового хозяина: поместил под стражу тамошнего пана, опечатал его имущество… Когда крестьяне уже пировали по случаю внезапно обретенной свободы, через Тальное проезжал заседатель Скинтеев, который решил поинтересоваться причиной столь неожиданного сборища. Увидев разграбленный помещичий дом, он понял, что происходит. Семенов между тем спал, устав от дневных трудов и осоловев от выпитого вина. Наутро округу наводнили солдаты и судейские чиновники; у крестьян отбирали поросят, гусей, кур. «Он был таким строгим начальником», – оправдывались на допросах мужики, тем самым показывая, что для них кнут и грубое обращение были самыми надежными признаками настоящего представителя власти и его высокого чина. «Крестьяне, – заключает первый летописец тех событий, – долго не знали, кому верить: освобождавшему ли вчера от панщины чиновнику в солдатском мундире или закрепощавшим на другой день заседателю и исправнику, решили, что паны подкупили начальство и покорились своей судьбе…» Семенова приговорили к смерти; около ста пятидесяти крестьян были отправлены на каторгу, сосланы и наказаны кнутами. Граф Витгенштейн, командующий 2‐й армией, направленной к месту действий, констатировал: «Та же история повторилась во многих других губерниях, и всюду она одинакова: господ надобно отослать в Санкт-Петербург, мужиков – освободить».