в летнем саду с господами Герценом и Огаревым.
Они еще не собирались будить русскую революционную демократию, но к народу уже были очень близки, особенно эфиопскому.
В семь пятьдесят девять Баркова подкинуло с кровати (сработал рефлекс Штирлица). До выхода на работу оставалось ровно пятьдесят восемь секунд.
— Успею — решил Барков.
И он действительно успел.
Но не на работу (что там делать?) — он успел зайти в пивнушку…
Ровно в семь пятьдесят девять Барков (работал тот же Штирлицов рефлекс) появился в подъезде своего дома.
Вечерело.
Мухи усиленно гадили на и так до предела загаженные окна…
Вымыл бы их кто… — с особенной тоской подумал Барков о мухах.
Наконец-то он добрался до двери с облупившейся краской и так же тоскливо повернул ключ… Скрип оказался невыносимым…
Смазать бы их — так же автоматически подумал о ключах Барков и влез в квартиру.
В соседней комнате Галки не было.
— Значит, ушла… — решил Барков.
Он посмотрел повнимательнее — вещей (розовой сумки и маленького чемоданчика) тоже не было.
Зато в углу стояла недопитая бутылка портвейна…
— Прийдет — обрадовался Барков не столько факту возможного возвращения Галки, сколько оставленной бутылке.
Он подъехал к заветной стекляшки и быстро сделал два опустошительных барковских глотка (в три таковых он осушал всю бутылку, посему никто из приятелей не давал ему «сделать один глоточек» — только лили в стакан).
В ту же секунду нутро его обожгло…
Барков ломанулся в ванную и начал глотать вонючую воду прямо из-под крана. Жить окончательно не хотелось, но приходилось.
Через пять минут такой жизни Баркова вырвало…
Это повторялось еще трижды.
На бутылке синим химическим карандашом (вся Галкина косметика) было выведено «ШОБтыподавилсяСКОТИНА».
— Шож я ей такого сделал? — орала душа Баркова из который мгновенно вылетели все остатки интеллигентности.
В течении трех часов три подъезда семиэтажного дома на речном бульваре вынуждены были слушать непрерывную тираду made in Barkoff, каждое четвертое слово в которой было «mather».
Спас Баркова сердобольный сосед дядя Леша — он притащил страдальцу запыленный четвертак мутной бурачанки (чудом уцелевшей в его стариковском логовище)… Валя поправился… Боль как-то улеглась и он затих………..
Целую неделю после описанных событий Барков чувствовал себя не в своей тарелке.
Не то, чтобы он не помнил из-за чего Галка плеснула ему уксус в бутылку из-под портяша, а вот чего-то в жизни стало не хватать…
Пора становиться человеком — решил для себя в один из дней Барков.
Для начала он пошел в поликлинику.
Как и раньше участковый смотрела на него холодно и равнодушно:
— Бюллютень вам не светит, — процедила она сквозь зубы.
— А я не за этим — почти жизнерадостно, хотя и огорчившись отсутствием возможности оправдаться на работе, сообщил Барков.
— Тогда за чем? — подозрительно посмотрела на пациента поверх очков участковая.
— Хочу излечиться от пагубной привычки, стать человеком… — и лицо Баркова приняло почти ангельское выражение.
— Идите к наркологу — двадцать второй кабинет, — не поддавшись на обаяние пациента так же сухо сообщила доктор.
— Вот… — сказал Барков, зайдя в кабинет к наркологу.
— Ну… — ответил ему нарколог — крупный энергичный мужчина сорока пяти лет от роду.
— Хочу перестать пить — набравшись храбрости, одним залпом — как водку из стакана, выпалил Барков.
— На учете состоишь?
— Не-а… — растерялся посетитель…
— Надо поставить, сообщить в коллектив — он поможет, в ЖЭК… в общем, привлечь общественность к твоей беде.
— А если без привлечения общественности?.. — как-то вяло поинтересовался Барков. Медсестра засуетилась, перестала заполнять карточки и исчезла из кабинета.
— Пятьдесят рублей, — спокойно ответил нарколог.
— Угу — ответил Валентин и пошел к выходу, — погодите, доктор, принесуу — погодите, доктор, принесу…
Настроение было ни к черту. Один раз захотел стать человеком и на тебе…
Тут Барков вспомнил, что ему не помешало бы зайти на работу — авось что-то да в кассе набежало для рабочего человека?
На работе в кассе Баркова ожидали двадцать два рубля сорок одна копейка и настоятельная просьба зайти в отдел кадров. В последнем кадрист (отставной гебник) посоветовал Баркову написать по собственному, дабы его не выкинули по волчьей статье за прогулы. Ранее, как неоднократно случалось Барков аппелировал бы к рабочей совести, клялся бы, что завяжет, просился бы у трудового коллектива на поруки, но на сей раз он собирался стать человеком, вот и решил поступить по-человечески:
— Давайте по-волчьей, ведь заслужил… — кадрист схватился за сердце…
— Ты… Ты так не шути… — он сглотнул воздух и поморщился. — Я и не таких видывал, нахрапом не возьмешь, думаешь, я не знаю, как нас чехвостить будут в министерстве. Ты хочешь напоследок дверью хлопнуть, чтобы нас квартальной премии лишили? Пиши по собственному…
Через час уговоров Барков сдался.
Он вышел на улицу довольный собою — душу грело воспоминание о том, как он щегольски оставил кассиру одну копейку от зарплаты — на долгую добрую память. Но настроение нашего героя в поликлинике сразу же упало. Доктор двадцатку не взял, а на учет Баркова поставила давешняя медсестра — охая и причитая, она заполняла на Баркова формуляр и все нашептывала — пойди договорись с ним — только все деньги сразу неси — он вашему брату не верит…
Но в веркино счастье Барков не верил. Он знал уже наперёд, что доктор ничем помочь ему не сможет, лучше я попробую к энтому — доктору Дерьновину по методу Волженко исцелиться, там хоч деньги платиш, так вот результат на морду.
Но Доктор Дерьновин, проглотив двадцатку как ни в чём не бывало сообщил старине Баркову, что лучшим вариантом в его запущенном случае станет визит в крымскую обитель самого Волженко. Вот он результат гарантирует на все сто-пятьдесят процентов.
Не хотелось нашему герою попасть во вторую полусотню, но билет он мужественно оплатил, получил в зубы клочёк изжёванной бумаги с маршрутом следования до клиники самого… ну и поехал.
День был превосходным. Но это был к тому же и седьмой день воздержания!
Ёкалы мэнэ! — думал про себя Барков (про тебя он думал приблизительно тоже, но в выражениях не так стеснялся).
Это ж полный! — уже восьмой день пошёл. И так на душе было спокойно, как в кассе на второй день после получки.
Теперь меня точно Валентином Сергеичем величать будут! Я теперича человеком могу стать… если не сорвусь! Вот — в понедельник пойду в шахматы во дворе играть! Хватит козла говенного забивать.
Да разъед…ть… ть!
Большой колонный зал дачи. В котором располагался колониальный санаторий должен был настроить сотню посетителей самого на самый серьёзный лад. Всё располагало к
