я сумел привести их в порядок и начал что-то соображать.
— Итак, вы согласны?
— Это ведь был не вопрос? Конечно, согласен… Если вам нужен формальный ответ.
— Нужен. С чего вы собираетесь начать?
— Начать? Это как раз самое простое… У вас есть время подождать?
— Время для нас самый простой из ресурсов. Мы не собираемся вас подгонять в шею…
— Гнать в шею — это правильная идиома.
— Спасибо.
— Тогда я начну с того, что напишу фантастический рассказ про нашу встречу.
— Зачем?
— Вы мне сообщите несколько фактов, которые я могу узнать только от вас при непосредственном контакте. Эти факты встраиваем в рассказ. Размещаем его в журнале «Фантастика» и разбрасываем по Всемирной Паутине. У нас есть люди, которые читают такие рассказы. И если там проскакивает информация, они стараются локализовать ее источник.
— И если они изолируют вас? Это будет неудача.
— Это будет неизбежный этап. Но он не будет долгим. У меня есть стратегия, как этому противостоять. После этого меня приведут к тем, кто действительно будет принимать решения. А теперь о главном: что вы хотите от нас, и что мы сможем получить от вас в обмен?
— Да, вас действительно хорошо подготовили.
— У меня все экзамены и зачеты сданы на «отлично»! — подтвердил я вывод господина Тобиаса.
Глинск. Июль-август 2014 года.
Сон о Гилютине
Иван Федорович Гилютин служил младшим научным сотрудником Института Прикладной химии Новосибирской академии наук. В тридцать девять лет он с трудом защитил кандидатскую диссертацию, и теперь ожидал законного подтверждения и такого же законного повышения. По своему характеру был он человеком нерешительным, робким, застенчивым, малообщительным и достаточно ленивым. А еще над ним висело фамильное проклятие. Дело в том, что Иван Федорович был родственником месье Гильотена, да-да, того самого Гильотена, который изобрел, а потом испытал на себе прогрессивное устройство, названное по его имени гильотиной. Родственники Гильотена сбежали в Россию, а там, чтобы избежать лишних вопросов, переменили фамилию на созвучную русскую Гилютины. А вот от семейного проклятия перемена фамилии не спасла. Более чем два столетия, ровно в сорок лет, старший мужчина в роду Гилютиных погибал насильственной смертью. Сегодня настроение Ивана Федоровича было прескверным. Он подал свои документы на конкурс. В лаборатории неорганического синтеза открылась должность старшего научного сотрудника. Но ему намекнули, что это место уже давным-давно забронировано. Раньше бы он документы забрал. Но сейчас, когда ему исполнилось ровно сорок лет, отступать не было никакого смысла. И он подал документы на конкурс. От треволнения, непривычного его неприметному организму, Иван Федорович почувствовал, как болит сердце. Вызвали скорую. Ему сделали уколы, сунули под язык таблетку валидола, и велели полежать. Домой мнс Гилютин отправился в десятом часу. Было темно. Холодный зимний ветер нес комья снега вперемешку с отколовшимися от крыш кусочками льда. Было так темно, что и глаз выколоть недолго. И тут Иван Федорович напоролся на высокого мужчину без лица. Нет, лицо было, его только видно не было. Тень от большой меховой шапки да просторный капюшон делали человека похожим на приведение из фильма ужасов. Застыв от страха на месте, Гилютин не нашел в себе силы спросить ничего умного, а только каким-то противно-писклявым голосом выдавил из себя:
— Вы кто?
— Я проклятие рода Гильотенов, — спокойно ответствовал мужчина. И Гилютин почувствовал, как начинают холодеть его ноги.
— Простите… кто? — почти неслышно прохрипел Иван Федорович.
— Ваше родовое проклятие.
Мужчина перемялся, переступил с ноги на ногу, но, к ужасу своему, никакого скрипа снега при этом не раздалось.
— Ваш предок изобрел страшное орудие казни. Тысячи людей расстались с жизнью из-за вашего предка. Ваш род проклят.
Почти что задушевным воем сообщило родовое проклятие.
— Но моего предка самого… того… гильотинировали… — сделал робкую попытку спастись Гилютин.
— Это не искупает те реки крови, которые пролились по его вине.
— Но те все люди, они ведь были обречены, их бы все равно казнили… Отрубили бы голову, или повесили, или камнями забросали, так почему же проклятие?
— Тогда бы проклятие коснулось бы кого-то другого, — резонно заметило проклятие. — Но все сложилось так, как сложилось.
— Но нас-то за что? Меня? — сделал последнюю попытку спастись Иван Гилютин. — Я за свою жизнь никому ничего плохого не сделал, мухи не обидел?
Проклятие только пожало плечами в ответ.
— Это вопрос крови. И пока вашей крови, крови Гильотенов не прольется столько же, сколько пролила крови придуманная вами машина, не будет спокойствия всему вашему роду!
И блеснула холодная сталь…
И мсье Гильотен проснулся. Он задремал прямо в кресле. Что-то тяжелые сны снятся мне сегодня! Наверное, туго затянул платок. Он поправил шейный платок. Вроде бы дышать стало намного легче. Взял письмо. Мсье Огюст сообщал, что договорился для мсье Гильотена аудиенции у его величества… Мсье Гильотен любовно упаковал модель своего изобретения в коробку, перевязал ее алой лентой (другой в доме почему-то не нашлось), погладил коробку. Наш век — век просвещенного гуманизма. Почему-то подумалось ему. Потом он вспомнил этот странный сон. Почему в Россию? Что за странные предсказания? Наверное, это все из-за недостатка воздуха. Надо бы уехать в деревню. Отдохнуть. Он взвесил еще раз все за и против, опять вспомнил этот странный навязчивый сон, махнул на него рукой, отгоняя, как отгоняют стадо навязчивых мух, взял в руки коробку и отправился во дворец. А навстречу ему уже спешило неминуемое будущее.
Винница декабрь, 2010
Жизнь в сорок только начинается
Барков посмотрел в серое окно.
На желтоватой поверхности стекла медленно и лениво передвигалась сонная осенняя муха.
— Последняя, наверное, — подумал Барков.
Жизнь в сорок только начинается…
Вот только с чего?
Барков поморщился.
Хотелось выпить.
Почему все так паршиво…
Вот и она… ушла… что ли?
Надо было оторвать свой взгляд от окна и посмотреть… — но это же надо было бы переться в соседнюю комнату. Нет, на такой подвиг в семь утра Валентин Сергеевич Барков (по прозвищу Белка-в-колесе) был не способен.
Он задумчиво отлепил от подоконника позавчерашнюю жвачку и постарался разжевать почти бетонную твердь. Еще теплилась надежда вылепить из этой бывшей смакоты хоть один пузырь. Бесполезно… немного поколебавшись, Барков вернул жвачку на место.
— Господи, уже семь-двадцать… так и вставать придется…
Неужели новый день, новые (те же по сути) заботы, тревоги, надежды.
Он разлепил свои ясные очи — семь двадцать две…
Еще три минуты… нет, лучше восемь…
Нет…
Не лучше.
Барков благополучно заснул.
Ему снился Александр Сергеевич Пушкин, гуляющий
