в отчаянии, если приказал послать за этими двумя, — вздохнул дивий воин. — Ещё недавно, помнится, он и слышать не хотел о Весьмире и Отраде.
— А кто сейчас не в отчаянии? Трудные времена настают. Порой я жалею, что мы согласились переехать в Светелград, — Лада прильнула виском к плечу мужа. — Я очень устала, Истимир. Заботы — словно камень на сердце.
— Знаю, душа моя, знаю. Будь моя воля, я бы тоже предпочёл маленький деревенский дом шумному городу. Да и детям было бы лучше жить вдали от двора.
— Они подружились с царевичем.
— Но к добру ли это? — Истимир покачал головой.
— Увы, я не всеведуща. Но когда я думаю о будущем, мне становится страшно…
— Не бойся, я с тобой, — муж притянул её к себе, и Лис, поморщившись, заставил зеркало потухнуть. Он за врагом собирался следить, а не слушать супружеское воркование.
— «Когда я думаю о будущем, мне становится страшно», — передразнил он Защитницу Светелграда. — Пф! Сами же виноваты. Отдали бы кольцо сразу — все жили бы в мире. Правда, Вертопляс?
Лис повернулся к воронёнку… и тут уже стало страшно ему самому. Вещун распушился, растопырил крылья, его глаза невидяще смотрели в стену, а в зрачках отражалось нездешнее пламя. Он разразился хриплым карканьем, в котором сложно было разобрать человеческую речь, лишь отдельные слоги: «Пр-кар! Кар-ро! Р-рочество! Кар-р!»
Княжич притих. В библиотеке будто бы повеяло потусторонним ветром. Не зря степные шаманы говорили, что гадания приоткрывают завесу между мирами. И Вертопляс сейчас что-то видел там, за гранью. Лис сгорал от любопытства, но ему оставалось только ждать…
Казалось, минула вечность, прежде чем воронёнок сложил крылья. Хохолок на его макушке пригладился, взгляд стал осмысленным.
— Чёр-рт побер-ри! — он громко щёлкнул клювом.
— Что? Что ты видел?
— Тебе лучше не знать. Пр-росто пр-рошу, не пускай Весьмир-ра в Навь! Обещай мне!
Лис насторожился:
— А ты не притворяешься, вещун? Может, напугать меня хочешь?
Это был чистой воды самообман — он ведь чувствовал нездешний ветер, — но княжичу слишком хотелось обмануться.
— Дур-рак, — обиделся воронёнок. — Я сер-рьёзно.
— И очень вовремя: сразу после того, как мы вспомнили о пророчествах. Ты попытался отговорить меня от затеи, но ничего не вышло. Пришлось придумать повод повесомее. А говорить, что видел, ты не хочешь, потому что нечего говорить.
— Непр-равда!
— Тогда расскажи. Или слабо?
Детская уловка, но воронёнок на неё купился. Нахохлился, глянул исподлобья и буркнул:
— Хор-рошо, если хочешь знать, то я видел твою отр-рубленную голову. У Весьмир-ра в р-руках. И не говор-ри, что ты бессмер-ртный, все и так это знают. Вот только много ли толку от тебя бессмер-ртного будет без головы? И пр-рости, но на этот р-раз я всё р-расскажу Маю. Может, хоть он отговор-рит тебя от глупостей!
— А ну, сиди тихо, — Лис щёлкнул воронёнка по клюву. — Ты не расскажешь. Ничего. Никому.
Чары повиновения никогда прежде не работали на птиц. Но, видимо, Вертопляс был уже чем-то большим, чем просто птица, поэтому кивнул:
— Слушаюсь, господин.
Хриплый голос вещуна прозвучал безжизненно, как у какого-нибудь свежеподнятого злыдня, и Лису на мгновение стало от самого себя противно. Одно дело — супостатов всяких выводить на чистую воду. Другое дело — друзьям голову морочить.
«Больше не буду так делать, — мысленно пообещал он и тут же добавил, оставляя себе лазейку: — Без серьёзной необходимости».
Тут по стене скользнула быстрая тень, и в библиотеке возникла мара. Не Маржана. Значит, наверное, Муна.
— Прошу прощения, что прерываю, княжич. Ты собирался идти ловить негодяев. Сёстры готовы и ждут.
— Ах да! — Признаться, Лис уже позабыл о своём давешнем приказе. Подслушанный царский совет и видение Вертопляса теперь занимали все его мысли. Но мара была права. Враг в замке что червяк в яблоке — будет грызть и подтачивать изнутри. А через какое-то время посмотришь, а всё прогнило, одна оболочка осталась красивая.
Ничего не поделаешь, пришлось идти.
Злоумышленники в этот день не ловились. Похоже, почивали в своих норах. Зато Лис наслушался чествований от всех, кому пожимал руки, — дескать, велик княжич, который до народа снисходит да о нуждах расспрашивает.
Когда настало обеденное время, он разделил трапезу с мэрами (хлеб, мясо, крепкий чай с овечьим молоком и травами), но не забыл проверить яства на наличие ядов горынычевой чешуйкой. Ничего, конечно, не обнаружил.
Обиделись ли мары, с интересом следившие за чарами? А пёс их знает. Вслух, по крайней мере, ничего не сказали.
Зато одна из сестёр-кошмариц (Мариам — кажется, так её Муна назвала) принесла интересную весть. Мол, выяснилось, куда делся Мшистый замок, в котором закрылась от мира Доброгнева. Не морок, не отвод глаз, а сильное заклятие — такое не всякому чародею по силам — поместило его на самую грань миров, сделав собственным отражением в воде. Лишь дважды в день — на рассвете и на закате — замок показывался взгляду на прежнем месте, посередь Чёрного озера. Оно и понятно зачем: без этого условия все обитатели Мшистого быстро бы ушли за грань, оказались в кромешном нигде, стали бы тенями, которые порой мелькают на дороге снов.
С одной стороны, весть объясняла пропажу, с другой — весьма тревожила. Сама Доброгнева не могла сотворить ничего подобного. Не потому, что неумеха, а потому, что в своё время очень разозлила их общего отца Кощея. В наказание тот сделал для дочери невиданной красы ожерелье, в котором невозможно колдовать. Снять, разумеется, тоже было нельзя.
Лис хоть и не любил сестру (Ещё бы! Сколько раз она его убить пыталась! И это было, заметим, до обретения бессмертия!), но всё же пожалел её в тот день, когда наказание свершилось. Сейчас же от прежней жалости не осталось и следа. Гораздо больше его волновало, какого такого чародея сестрица уговорила спрятать Мшистый. Упырям да злыдням, которых она на груди
