силу. Тут не особый ум, тут опыт нужен, чутье, а его у Вики нет. И с чего бы она вдруг так захотела работать, я никак не пойму?
– Она меня достала, – заныл Виталик, – ей нужна шуба на зиму, и не какая-то, а модная. А я уже не могу, у меня просто нет денег, вот она и начала меня пилить… Пойду работать, чтобы от тебя не зависеть… Ну и тому подобное.
– Ладно, братишка, если речь только об этом, я как-нибудь разрулю.
– Только без моего участия, – сказал брат.
Через неделю я пригласил Викусю на дегустацию нового блюда в моем итальянском ресторане, а после окончания обеда пригласил ее пройтись немного пешком. Мимо витрин самых дорогих и престижных бутиков нашего города. В общем, мы купили ту шубу, которую она хотела. И чтобы сгладить свой отказ в приеме на работу, я ласково проворковал:
– Такая красавица не должна работать и пахнуть ресторанными харчами круглые сутки. Наслаждайся жизнью, пока есть такая возможность.
Я нежно и вместе с тем очень невинно обнял ее за плечи, и Викуся расплылась в своей самой что ни на есть обаятельной улыбке. Я тогда счел, что вопрос закрыт.
Рите я тоже создал все условия для легкой и беспечной жизни, она не знала отказа, никогда ни в чем не нуждалась. Даже Наташе, нашей «бедной родственнице», как иногда потихоньку называли ее наши с Виталиком добрые детки, я постарался помочь чем только смог. Мебелью, отделкой квартиры, деньгами на обустройство, да разве все перечислишь… Я никогда не старался запоминать свои «добрые» дела. Сделал – и хорошо. Начнешь себя хвалить, даже если и мысленно, будет уже совсем не то, что считается искренней помощью. А я не хотел, чтобы обо мне так говорили или даже думали.
О том, что следствие отрабатывает версию об ограблении, мне сообщила Наташа. Она пришла ко мне, принесла рисунки, которые остались после Алекса. Их было четыре, и все мне знакомые.
– Ты знала? – спросил я сестру, кивая на лист бумаги, любовно и бережно взятый в рамочку.
– О чем?
– Не придуривайся, – невольно скривился я, хотя понимал, что неожиданное раздражение связано с тем, что мой язык до сих пор не поворачивается назвать Алекса сыном…
– Догадывалась, – пожала плечами Наташа, – но я же не была уверена, справедливы ли мои догадки. И можно ли их назвать знанием? Как ты считаешь?
– Почему не сказала мне? Разве я тебе чужой человек?
– Жень, ты что, совсем ничего не понимаешь? Алексу было двадцать три года. Мне уже тридцать пять. Если бы я призналась даже самой себе, что он здесь ради тебя, мне надо было выгнать его немедленно, потому что пришлось бы констатировать тот факт, что он меня использовал. Да-да! Просто использовал, чтобы внедриться в твою семью!
– И ты даже представления не имела о его планах? Он тебе никогда ничего не говорил? Как же вы жили, ничего не понимаю…
– Почему… Какое-то представление имела, но что это будет в точности, я не знала…
– Он хотел мне признаться? Когда? Что ты об это думаешь? Наташа, сейчас это очень важно.
– Думаю, он хотел тебе все сказать в день своего рождения, – сказала она, опустив голову, – он как-то очень туманно говорил об этом. Что хочет прояснить кое-что очень важное. Что настало время… и все такое. Я поняла, о чем речь, но не стала торопить его, я же видела, что ему трудно все это дается.
– Почему же он сразу не признался, кем мне приходится?
– Не знаю. Думаю, не был уверен, что ты будешь этому рад. Он смотрел на тебя, пытался понять что-то. Думаю, он просто не знал, захочешь ли ты быть его отцом.
– А теперь, выходит, принял решение?
– Наверное, так и было, – кивнула Наташа, – должно быть, он принял решение.
Уйдя от Наташи, я смог своими опухшими от стресса мозгами сделать только два вывода. Во-первых, полиция никого не найдет. На время они от меня отлипли, потом могут привязаться снова, но общение со мной никаким образом не приблизит их к убийце мальчика. Версия об ограблении выглядела такой же смехотворной. Да, Наташа сказала, что у Алекса всегда было с собой портмоне с наличностью, и она лично видела у него не только рубли, но также и евро. Да, но за каким чертом Алекс поперся в парк? С кем договорился там о встрече? И почему в его телефоне не отражен ни один звонок, который мог бы навести на мысль о человеке, который ее назначил? Версия об ограблении не давала ответ ни на один из этих вопросов.
Когда у меня нет никакой продуктивной идеи, я пытаюсь разложить по полочкам даже то немногое, что есть. А то, что я имел, действительно выглядело жалкими крохами. Что я знал? Первое – что из моего сейфа похищен пистолет, который там пролежал пару лет. Кто мог это сделать? Кто мог изготовить дубликат ключа от этого сейфа? Кто угодно, но легче всего это удалось бы моей жене Рите, потому что ей это просто сподручнее, чем другим. Еще – во-вторых – я знал, что Алекс Кински, скорее всего, являлся моим сыном. Кому еще это могло быть известно? Опять же кому угодно. Раз догадывалась Наташа, мог узнать и кто-то еще. Третье. Моя жена, которая объявила, что будет ужинать в тайском ресторане с моим братом, на самом деле там не была. Равно как и Виталик. И последнее. Моя жена тайно от меня отправляла значительные суммы моему брату и снимала деньги с карты на непонятные мне нужды. О чем это говорило? В первую очередь о том, что моя семья живет жизнью, о которой мне ничего не известно. Я понятия не имею о том, что на самом деле происходит с моими близкими, теперь приходилось это признать. Было ли мне больно в тот момент, когда я окончательно осознал это? О да. Я никогда не считал себя ни главой семьи, ни чьим-то благодетелем, но все же думал, что имею право на то, чтобы в ответ на мою добрую волю меня хоть чуть-чуть держали в курсе происходящих в доме событий. Однако так, видимо, думал я один. Когда мальчику Артему купили машину, я в семье был единственным, кто не знал об этом. Кстати, на какие деньги ее купили? Не на те ли, случайно, что сняла с карты Марго? Ей некуда тратить свои накопления? Странно.
Первым моим позывом было позвонить Борьке, позвать его выпить в чешский ресторан, куда
