— Что делать, босс? — повторил скуластый.
— Вот что, Санек! — решительно проговорилИван. — Быстро выдвигайтесь к нему в квартиру. Я вам подошлю подкрепление,но ваша задача, чтобы до подхода основной группы никто из квартиры не ушел.Понятно? Никто! И самое главное — Окунь мне нужен живым! Ты понял — живым!
— Понял, шеф! Не первый год замужем! — бодроотозвался Санек и отключил сотовый телефон. Затем он вытащил из бардачкапистолет и повернулся.
В глубине микроавтобуса находились еще двое: широкоплечийкрепыш в желтой кожаной куртке листал русско-английский разговорник и бубнил сострашным акцентом короткие фразы. Мужчина постарше, с выступающим кадыком итрехдневной щетиной на ввалившихся щеках, дремал, откинувшись на спинкусиденья. Из его приоткрытого рта посверкивали несколько золотых зубов.
— Эй, Фикса, просыпайся! — проговорил Санек,снимая свой пистолет с предохранителя. — Чиф, кончай зубрить! Все равновсе не вызубришь! И на фига тебе этот английский? Кому ты там, за бугром,нужен? Ша, работать идем!
— Всегда готов! — Чиф отбросил разговорник,потянулся, проверил закрепленную под мышкой кобуру.
— А кто тут спит? — гнусавым, тягучим голосомотозвался Фикса, приоткрыв один глаз. — Это, может, ты на посту спишь, ая, в натуре, отдыхаю! — Он надел серую помятую кепку, тряхнул головой ипропел с уголовной хрипотцой: — В Турции народу много, турок много — русскихнет…
— Обожди петь! — остановил его Санек. — Вотвыполним задание, тогда пой сколько хочешь!
— До этого еще дожить надо, — оборвал его Фикса скривой, нехорошей ухмылкой.
— Ты, это, не каркай! — Санек невольно понизилголос. — Ладно, парни, пошли!
Все трое выбрались из автобуса, перешли дорогу, вошли вподъезд Окуня.
— А к кому вы, мальчики? — осведомиласьконсьержка.
— К кому надо, тетя! — Фикса весело ощерился нанее своими золотыми зубами.
— А, ну ладно, ну ладно! — испуганно забормоталата. Затем она понизила голос и сообщила: — Тут уже трое ваших проходили!
— Ну значит, нас уже ждут! — весело отозвалсяСанек.
Все трое втиснулись в лифт. Санек потянул палец к кнопкепятого этажа, но Фикса цыкнул на него зубом, отвел руку в сторону и нажал начетвертый. Санек с умным видом кивнул.
Замок послушно чмокнул, и дверь начала медленно открываться.
«Вот и верь после этого рекламе! — тоскливо подумалОкунь. — Говорили, этот швейцарский замок ни один вор не откроет! Нет,точно говорят — замки только от честных людей!»
Он хотел сбежать в дальний конец квартиры, спрятаться, нопередумал. Все равно найдут. Да на самом деле у него полностью пропала охотаубегать, скрываться, бороться за свою жизнь. Пропала охота делать хоть что-то.Все это бесполезно.
Он закрыл глаза, прижался спиной к холодной стене и покорнождал смерти.
Дверь с негромким скрипом открылась, послышались шагинескольких людей. Окунь не выдержал и открыл глаза.
Перед ним стояли трое: плечистый тип лет тридцати сдлинными, совершенно белыми волосами и круглыми, как у совы, глазами, смуглыйпарень с пижонскими черными усиками и приземистый толстяк с выбритой нагологоловой.
— Вы говорили — телеграмма… — проблеял Окуньслабым растерянным голосом. — Вы говорили — расписаться надо…
— Надо, — подтвердил беловолосый. — Ты у насвезде, где надо, распишешься. И не один раз.
— Кровью, — насмешливо добавил бритый толстяк.
— Ну что ты, Серый, как ребенок! — лениво оборвалего беловолосый, который явно был в этой тройке главным. — Зачем тычеловека пугаешь? Человек нам пока еще нужен!
«Я им нужен, — подумал Окунь со слабой надеждой. —Может быть, меня не убьют…»
— Пока еще нужен, — повторил беловолосый,подчеркнув слова «пока еще», и шагнул к Василию.
Василий еще плотнее вжался спиной в стенку. Он в ужасеглядел в круглые совиные глаза.
Беловолосый легко, без замаха ударил его в солнечноесплетение. Василий широко раскрыл рот. Он не мог дышать, не мог кричать, еготело пронзила острая мгновенная боль.
— Это чтобы ты сразу понял, на каком светенаходишься! — спокойно пояснил беловолосый и вдруг тем же тоном, неповорачивая головы, скомандовал: — Ахмет, к нам, кажется, гости. Выйди, встретьих у лифта, а то невежливо как-то получается…
Смуглый парень кивнул, выскочил из квартиры.
Кабина лифта поднималась с негромким гулом. Ахмет занялпозицию чуть в стороне, сбоку от дверей лифта, достал короткий десантныйавтомат, приготовился к стрельбе.
Как только гудение электромотора затихло и двери лифтаначали медленно разъезжаться, он нажал на спусковой крючок и прошелся по кабиненесколькими короткими очередями. Автомат стрелял на удивление тихо.
Отстрелявшись, Ахмет шагнул вперед и заглянул в кабину.
Она была пуста. Только собственное отражение Ахмета криво иудивленно ухмылялось из простреленного зеркала.
— Ай, шайтан! — прошипел Ахмет, разворачиваясь ивскидывая свое оружие.
— Ага, шайтан! — отозвался невесть откуда взявшийсямужик в кепке, сверкая золотыми зубами. Его правая рука сделала молниеносныйжест, и легкий нож вонзился под гладко выбритый подбородок Ахмета. Смуглыйпарень дернулся, выронил автомат и грохнулся затылком на облицованныйкерамической плиткой пол.
Фикса оглянулся и сделал знак своим спутникам. Санек и Чиф,пригибаясь, взбежали на площадку.
— «Турок много покалечил…» — тихонько пропел Фикса,подкрадываясь к полуоткрытой двери квартиры.
— Говорят тебе — обожди петь! — шикнул Санек,покосившись на мертвого Ахмета. — Вот выполним…
Оба замолчали. Фикса поправил кепку, цыкнул зубом и взялсяза дверную ручку.
— Ахмет, ну что там? — послышался из-за двериозабоченный голос. — Как комиссия по встрече?
Фикса резко дернул на себя дверь, бросился на пол иперекатился через порог. Однако не успел он подняться на ноги, как из коридоратрижды полыхнуло огнем. Фикса дернулся, сжал зубы и выругался.
Санек отскочил в сторону и замер рядом с дверью, Чифприжался к стене.
Фикса лежал на пороге, скрипя зубами от боли и бессилия. Изаккуратной круглой раны на его шее толчками выплескивалась густая темная кровь.
— Шевельнуться не могу, — прошипел он злым,бессильным шепотом. — Отбегал свое Фикса… Говорил же я — до конца операцииеще дожить надо, а это не у всех получается… — Он прикрыл глаза и вдруггромко запел: — «Турки думали-гадали, догадаться не могли, не могли… исобрались всем шалманом, к шаху с жалобой пошли…»
