Степан названивает.
Не стала строить из себя гордую. Будет считать, что пережила. Есть что сказать, пусть говорит. Зато больше названивать не будет.
— Ты куда убежала-то? Ужин стынет, — в этом весь он.
Вот понял же, что я всё услышала. Почти ни шанса, что он не заметил, как я хлопнула дверью.
— Куда пропала? Да к родителям твоим решила наведаться. Мне твоя сестра адрес смс-кой сбросила. Познакомиться ж пора. Вот сейчас как раз у входной двери стою.
— Моди! Не смей! — паническое!
— А что, если посмею? — я, с интересом. Даже задор какой-то во мне проснулся.
— Моди, — вздыхает, — кажется, мы это уже обсуждали. Я сам познакомлю вас в нужное время.
— И когда оно бы наступило, — это время? После того, как ты наиграешься?
— Я сказал, не смей нажимать на звонок! — в его голосе предупреждение, грозящее… а чем он мне вообще способен пригрозить.
Становится смешно, хотя ещё одновременно и больно. Грудь сдавливает.
— И что в этом такого? Ответь?! — требую.
— Ладно. Давай по-другому. Главное, стой, где стоишь. Хочешь, я тебе денег дам? Наличкой. Много. Я зарплату сегодня получил. Только не заходи никуда, а приезжай домой прямо сейчас.
— Боюсь, твоих денег не хватит, чтобы меня осчастливить, так что мне это не интересно.
— Моди… — с угрозой. — ты же понимаешь, что твое благосостояние зависит от меня? Я даже тебе телефон этот оплачиваю! Живо домой! — рявкает.
— А подавись! — бросаю телефон прямо в реку! Пока говорила с Валькой уже и до набережной доковыляла.
Вот и всё!
Разворачиваюсь и иду прочь от места, где стояла.
Теперь бы пожрать. А то сначала сестричка к принятию пищи не располагала, а потом и братик аппетит испортил.
Думал, я по нему долго реветь буду? Щас! Как же!
А на сытый желудок и думается лучше.
Широким жестом рукава размазываю влагу по лицу вместе с косметикой, которую для этого козла на себя каждое утро малевывала. Шмотки свои цыганские, юбочки мои любимые на три солнца сшитые, ради него на современную моду променяла!
— Как бы со психу не выбросил их, — пугаюсь.
Хорошо хоть все мое любимое на мне.
«Свершилось. Наконец, ты снова станешь собой», — подал голос домовёнок. С его характером удивительно, что в самую гущу событий не влез.
— А ты ждал, — отвечаю с укором.
«Не ждал, а ожидал. Ты ж цыганка, видела же, где темнит».
— Видела, да судьбе следовала. Ведь говорят, против нее не попрешь.
«Судьбе она следовала. Роже смазливой ты следовала. Кто сказал, что он твоя судьба, если в зеркале у тебя жених раздвоился? А это значит что?»
— Что? — настораживаюсь.
«То, что эти двое или крепко связаны или ты между ними определяться будешь».
— Да у меня ухажеров, кроме Судьби… Степана-то и нет. Лёва не в счёт, он ко мне не по любви, а от тоски тянулся.
«Ну ты, мать, даешь, а сегодняшние театралы? Визиточку-то не выронила? Забыла, что телефонами обменялись? Позвони давай».
— Как у тебя всё просто. Я ещё расставание заесть не успела, а ты мне уж ещё один стресс подсовываешь. Да и глянь на меня.
«Глянуть? Не могу. Знаешь же. Только если зеркало дашь, то пожалуй, полюбуюсь».
— Да тут и без зеркала… Ты, вон, посмотри, как люди от меня шарахаются, оглядываясь с опаской. Нет, домовёнок. Пойду я к ним такой, чтобы восхищались, а не жалели, а то и вовсе отвернулись.
«Как знаешь. Кролика-то своего озабоченного, неужто безнаказанным оставишь? Может ему это… инструмент подпортить? Чтоб ты последним ярким воспоминанием осталась?»
— Мать показывала, как, но ты же знаешь, я ни в жизнь так не сделаю. Чего грех на душу брать?
«Да, за такое…» — начал было домовёнок, но я перебила.
— Я и тебе повторю, что он сам себя накажет, когда всё поймёт. Уйду я, а вместе с тем и удача от него уйдет той же дорогой.
«Вот говорил тебе я… чуйка-то моя ещё ни разу нас не подводила! А теперь говорю, наказать надо!» — требует возмездия злющий домовёнок, но не моя душа. Мне горько. Сдавило её там, в груди, но домовёнку разъяснить нашла в себе силы:
— Да ты сам знаешь: совершивший предательство, всякую неожиданность воспринимает, как начало возмездия. Несладко ему придётся. Чем больше грехов на человеке, тем больше страхов, а где страх, там счастью места нет. Несчастным он станет… Так что не рви душу. От мести ещё никому лучше не становилось: в грязи только испачкаюсь, что не отмыться.
«Ладно, прекращай, носом шмыгать».
— Да, не шмыгаю я, — отзываюсь.
«А то я не слышу. Я ж у тебя в голове сижу, — значит в непосредственной близости к неприятному соседству».
— А ты проваливай оттуда. Совсем одна останусь и жизнь новую начну, без мужиков! И это уже от холода. Ветер поднялся. Погода в эти дни совсем не летняя.
«Никуда я от тебя не собираюсь. Радуйся, что я есть! Помнишь, как мы с тобой познакомились?»
— Да не так, чтобы, — нагло вру. Такое забудешь!
«С детства ты была особо непоседливой, наказывали часто и было за что».
— Да зря это они… Все равно ведь не помогло, — развожу руками, задевая проходящую мимо пару. Те пялятся на меня в четыре глаза, как на ненормальную.
Ну и пусть…Они за сегодня не первые.
Мне вообще не до них. Я слабо улыбнулась, вспомнив детство. Ведь у меня всегда всё в жизни было вопреки. Я ж с пелёнок милиционером мечтала стать. Все знали, и все посмеивались над моими мечтами. Шутили, что место мне в милиции, но по другую сторону решётки. Это здесь полиция, а у нас в деревне участкового до сих пор милиционером кличут. Так вот, какой милиционер без двустволки времен Великой Отечественной, доставшейся от деда?!
Ну и мне хотелось настоящим милиционером себя почувствовать! Стащила я её… Прямо из штаб-квартиры милиции — то бишь из избы егоной…
Вальке показывала, когда застукали. Её родители отмазали, а нас тогда в сарае заперли на три дня, погрозившись держать на одной воде. В маленькую форточку сарая кружка еле пролезала.
«Мы с тобой тогда и познакомились, и подружились», — добавляет домовёнок.
— Сейчас подумала, что до того случая я тебя вообще не помню.
«А помнишь, что через три дня нам было так весело, что ты из сарая выходить не захотела?»
— Ещё бы! В сарае пшеница в мешках стояла, и свиная туша копченая подвешенная висела. Воды тоже вдоволь приносили, да мамка булочками и пирогами подкармливала. Мне тогда казалось, что сидели мы не в сарае,
