брани донесся до преторского лагеря, Нерва, подумав, что Тициний согласно плану уже проник в лагерь неприятеля, приказал центурионам вести своих солдат на подмогу передовому отряду. Но вскоре выяснилось, что отряд Тициния попал в засаду и бежал, причем многие из его людей потеряли оружие.
До самого рассвета на вершине горы восставшие шумно радовались этой первой своей победе над врагом.
Претор, узнав о позорном бегстве наемников, пришел в неописуемую ярость, совершенно убежденный, что план по захвату лагеря мятежников сорван из-за одной их трусости. Он вызвал Тициния к себе в палатку и кричал, потрясая кулаками перед носом трибуна:
– Это и есть твой превосходный замысел, дерьмовый начальник презренных трусов! От одного крика этой сволочи вы пустились наутек, побросав оружие! Знаешь, чего вы все достойны после этого?
– Случилось непредвиденное. Видимо, Гадей не имел возможности действовать, как было условлено, – пытался оправдываться пристыженный Тициний.
– Пусть он провалится в Тартар, подлый разбойник! – заорал Нерва, совершенно выйдя из себя. – Этот негодяй так же ни на что не способен, как и ты, показавший всю свою никчемность еще в Сиракузах, когда не смог справиться с горсткой пиратов!..
Нерва созвал военную сходку и приказал привести восемьдесят участников ночного боя и позорного бегства, поставив их у всех на виду, без оружия и доспехов, в одних хитонах.
За проявленную трусость всех потерявших оружие он приказал высечь розгами перед строем и впредь выдавать им вместо полбы ячменное зерно.
После этого он собрал на совещание обоих советников, военного трибуна и всех центурионов. Марк Тициний, которому претор предоставил слово, выразил полную уверенность в том, что этой же ночью с мятежом будет покончено, если ему позволят претворить в жизнь столь тщательно разработанный им план.
– В чем я очень сомневаюсь, – язвительно отозвался Нерва.
Но под влиянием просьб советников и центурионов претор разрешил Тицинию сделать еще одну попытку проникнуть в лагерь бунтовщиков.
Трибун спешно стал готовить новый отряд, отбирая в него самых сильных и храбрых греческих гоплитов. Второй отряд, состоявший из одних римлян, должен был подняться на гору при первых же криках начавшегося сражения.
С наступлением темноты Тициний повел своих воинов к горе. Соблюдая строжайшую тишину и порядок, солдаты подошли к гряде скал, у которых затаился ночной дозор. Начальник его доложил трибуну, что в лагере мятежников еще довольно шумно: слышатся громкие голоса и даже песни.
– Будем ждать! – произнес Тициний, скрывая охватившее его волнение.
Он приказал дозорным не сводить глаз с вражеских укреплений и при появлении факельных огней немедленно доложить ему.
Ночь выдалась темной и душной. Голоса на вершине горы постепенно затихали. Время от времени было слышно, как перекликаются между собой часовые.
Тициний, вспоминая о том позоре, который он перенес накануне, когда стоял навытяжку перед претором, осыпавшим его площадной бранью, тяжело переживал случившееся. Сослуживцы из римлян всегда посмеивались над ним, считая его неудачником, который в свои сорок лет дослужился только до центуриона гастатов. Военное трибунство, назначенное ему претором, нисколько не подняло Тициния в их глазах: это звание в Риме при воинском наборе не имело никакого значения, так как правом командовать легионами обладали лишь трибуны, избранные в центуриатных комициях…
– Вижу огонь! – подал голос один из дозорных.
Тициний впился глазами в темноту. Ниже темнеющей на фоне звездного неба вершины горы, там, где рабы построили укрепление, мерцали два огонька, медленно описывавшие круги. Это был условный знак, подаваемый двумя зажженными факелами.
– Вперед! – скомандовал Тициний.
Солдаты во главе с трибуном двинулись вверх по склону горы.
Гадей и Магон сделали свое дело. Двух часовых, охранявших укрепление, они сняли без всякого шума. Потом наступил черед двух дозорных, расположившихся в четверти стадия ниже укрепления. Эти двое, как и часовые, не ожидали нападения с тыла и умерли без звука, заколотые кинжалами.
После этого Гадей и Магон зажгли два факела и стали подавать ими условные сигналы.
Вскоре они услышали лязг оружия, топот множества ног и чернеющие в темноте фигуры солдат, поднимавшихся к лагерному валу…
Многие из мятежников на нижней площадке лагеря приняли смерть, так и не проснувшись. Только около сотни из них, полусонных и почти безоружных, оказали сопротивление и все погибли под ударами тяжелых македонских копий. В их числе пали Дамон, Гай Анизий и Синнадон.
На верхней площадке бой длился до самого рассвета при свете догоравших костров. Отчаянные крики, лязг оружия эхом разносились в горах. Наемники потеряли здесь около пятидесяти человек. Кровавую бойню довершили подоспевшие римские легионеры.
Варий сражался плечом к плечу со своими соотечественниками Герием Каннунием и Титом Лампонием. Отражая удары наемников, он до самого конца выкрикивал свое имя и вызывал на бой римлян:
– Где вы, римляне?.. Подлые трусы!.. Прячетесь за спинами греков?.. Квинт Варий вызывает вас на смертный бой!.. Выходите, чтобы сразиться с последним защитником Фрегелл!
На его глазах пали Каннуний и Лампоний. Сам он, теряя силы, отбросил щит и бросился открытой грудью на вытянутые в его сторону острия копий греческих гоплитов.
Налитый геркулесовской силой Маний Эгнаций дорого отдавал свою жизнь, со страшной силой опуская свой меч на головы окружавших его наемников и римских солдат. Весь покрытый ранами, он рухнул на лежавшие перед ним трупы. Еще живой, истекая кровью, Эгнаций выполз из под ног дерущихся к краю обрыва и, оттолкнувшись от него локтями, соскользнул вниз с пятидесятифутовой высоты.
Немало других последовали его примеру, бросаясь со скалы головой вперед, чтобы вернее была смерть.
«Из мятежников одни были изрублены во время битвы, другие, боясь попасть в плен и подвергнуться наказанию, сами бросились вниз со скалы», – писал Диодор.
К рассвету все было кончено. Победители потеряли пятьдесят пять человек убитыми и вдвое больше ранеными. На вершине горы они оставили более трехсот бездыханных тел защитников лагеря. Пленных не было. Но претор после похорон павших греческих наемников (среди римлян были только раненые) приказал для устрашения распять на крестах вдоль дороги, ведущей из Триокалы в Гераклею, два десятка трупов беглых рабов.
По прибытии в Гераклею Нерва первым делом распустил всех солдат, за исключением легионеров своей когорты. Он считал, что весть о подавлении им дерзкого мятежа разнесется по Сицилии быстрее, чем кто-нибудь услышит о его начале, и послужит суровым предупреждением всем остальным рабам.
В Рим он отправил напыщенное послание о принятых им решительных мерах, предотвративших большую рабскую войну.
Глава шестая
Мемнон на Крите
«Амфитрита» вернулась в Новую Юнонию только на двенадцатый день после своей победной схватки у мыса Трогил, во время которой судно все-таки серьезно пострадало: из-за столкновения с вражеским кораблем либурна получила несколько пробоин и трещин в верхней носовой части правого борта. Но это был корабль особо прочной постройки, и последствия повреждений не стали для него разрушительными.
Блазиону пришлось сделать четырехдневную остановку в Лаконском заливе, у Гития, где пираты занялись починкой судна.
Раненые матросы получили необходимую медицинскую помощь от местных врачей, которые уже не раз пользовали пиратов, получая за это от них хорошее вознаграждение. Они тщательно промыли и сшили раны своим пациентам, уверяя, что ни одна из них не представляет угрозы для жизни.
От Гития «Амфитрита» все время шла при попутном ветре и на шестой день, обогнув западную оконечность Крита, вошла в Срединный залив.
Встречать Требация и героев-моряков высыпали все обитатели колонии.
Известие о том, что «Амфитрита» едва не погибла близ Сиракуз в неравном бою, но вышла из него победительницей, на один день опередило ее прибытие в Новую Юнонию. Эту весть, приукрашенную вымышленными подробностями, привезли с собой киликийские пираты, возвращавшиеся с добычей от берегов Италии. Сами они узнали о случившемся от пленных с захваченного ими в Сикульском проливе торгового корабля, который покинул сиракузскую гавань в тот
