собрался ответить на заданный ему вопрос, а человек уже успел пристроиться рядом с ним и вытащить из кармана своей широкой бежевой куртки сигареты неизвестной марки и зажигалку.
«Я заметил, вы погружены в созерцание окружающего мира, — продолжал незнакомец, прикуривая и ладонью отодвигая дым от своего соседа, — и мне пришла в голову мысль: мы могли бы поболтать о том о сем, если, конечно, у вас на это время нет более привлекательных планов».
«Располагайтесь», — отвечал ему Илларион, что было совершенно излишним, так как его собеседник чувствовал и вел себя более чем свободно. Проявилось это и в том, что сидевший с ним на одной скамейке человек не спешил развлекать его своей занимательной беседой, а, казалось, о чем-то задумался и курил молча, лишь изредка кидая на него спокойные взгляды.
Время шло, и Илларион начал беспокоиться и подумал, не должен ли он заговорить с незнакомцем первый. Все-таки этот человек явно отличался от тех, кого он обычно видел в своем затрапезном районе: продавцов из продовольственных магазинов, парикмахеров парикмахерских эконом-класса, сапожников, занятых ремонтом прохудившейся обуви, испуганных девушек-секретарш, студентов муниципального вуза, охранников с утюжными лицами, а также многочисленных бездомных, проводящих все свое свободное время на скамейках скверов. Илларион задумался о том, что на свете становится все меньше необычных людей, жизнь унифицируется, люди теряют уникальность и становятся предсказуемыми.
«Да, — как бы подтверждая его мысль, сказал сидящий рядом с ним незнакомец, — пустыня растет. Нет больше оазисов, которыми славились прежние времена. Нет контрастов, добавлявших остроту к жизни. Скажите, когда последний раз вы встречали интересного человека?»
Сосед Иллариона опять замолчал. С грохотом проехал трамвай, оставив за собой оседающее облако пыли. Шумно опустилась на дорожку черная ворона, заставив голубей недовольно перед ней расступиться.
«Да, давно не встречал, — согласился Илларион. — Все стало одномерным, и люди стали такими же».
«Может быть, все дело в том, что нам не нужно никакого разнообразия? Ведь неудобно жить в непредсказуемом мире, как вы думаете?» Собеседник теперь говорил, развернувшись к нему лицом, так что Иллариону стало неловко оттого, что он разговаривает с человеком, сидя к нему боком. Ему было неловко еще и потому, что незнакомец, сам не торопясь раскрыться, находил интерес в том, чтобы угадывать его мысли и настроения.
«Вы случайно не литератор?» — спросил он Иллариона в упор. Илларион немного опешил от такого вопроса, но решил отвечать не лукавя, хотя первым его побуждением было ответить вопросом на вопрос: «А почему вы так решили?». Он сказал: «Да, так я определял себя долгое время». — Помолчав, он все-таки спросил: «А почему вы так подумали?»
«Есть на вашем лбу складка, говорящая о том, что вы мыслите умом, — проговорил незнакомец и погасил сигарету. — Большинство мыслит ощущениями или вовсе не мыслит. Как эти голуби перед нами».
«Вы, наверное, художник?» — в свою очередь хотел задать вопрос Илларион, чтобы перехватить инициативу, но спросил совсем о другом: «Когда последний раз вы читали интересную книгу?»
«Я не читаю книг, которые стоят на полках в книжных магазинах. У меня есть несколько книг, которые я читаю постоянно».
«А о чем эти книги, если не секрет?»
Собеседник задумался, снова вытащил пачку сигарет, повертел ее в руках.
Опять прогромыхал трамвай. Потом прошла шумная группа студентов и студенток.
Солнце выглянуло из-за ветвей, подул ветерок и зашевелил листву над их головами и негустую траву перед ними.
Илларион подумал о том, что, когда дует ветер, то хорошо дышится и неторопливо идет беседа.
«Секрета нет, но и поспешная откровенность едва ли уместна, — задумчиво проговорил собеседник. — Впрочем, если вы также чувствуете такую же расположенность, как и я, мы могли бы сойтись на неделе, попить у меня чайку. Я здесь обитаю неподалеку как и вы, я полагаю? Вон видите парикмахерскую? Моя квартира над нею, подъезд рядом. Как насчет четверга в 4 пополудни?»
Не видя основания отказываться, Илларион наклонил голову.
Они встали, пожали друг другу руки. Рука собеседника была сухая и горячая. Взгляд его глаз независим и спокоен.
«Илларион Платонов», — представился Илларион.
«Геннадий Прайс», — с улыбкой отрекомендовался его собеседник.
2
Илларион Платонов родился после Войны… Впрочем, какая разница, когда он родился. Важно, что никогда в жизни он не был собой. Зажатый тисками судьбы, он всегда принимал неизбежные для себя решения. Даже когда он в юности ушел из дома, оставив своих родителей, в этом не было никакой свободы — он сделал это потому, что не мог поступить иначе. Перед ним не было обычного выбора между карьерой и маргинальной жизнью. Карьера, которая происходит в ординарной системе рангов и чинов, его никогда не интересовала. Он прожил жизнь маргинала, даже не догадываясь, что это была героическая жизнь, полная борьбы и преодоления препятствий. Он никогда не был собой.
Дело в том, что он не ломал самого себя и потому сберег свою внутреннюю пластику. Когда требовалось сделать что-то неприятное, он растягивал это насколько мог. И оно само потихоньку делалось. И жизнь его также берегла, не захлестывала поверх головы, а давала ему нагрузку по возрасту. Кроме того, он готовил себя ко всему на свете. Он любил вспоминать Петрарку: «Что ж такого, если внезапно вторгнется смерть или мученье, или тюрьма, или изгнание, или нищета? Это обычные удары судьбы. Главное, чтобы они не достигли высшей крепости души».
Об этой крепости была его главная забота, хотя вход в нее был для него закрыт.
Но и благосклонности судьбы нужно опасаться…
«Как вам сегодня спалось?» — таким вопросом Геннадий встретил Иллариона на пороге своей квартиры. Тщательно выбрит, но уже без балахона и бабочки, и шлепанцы на босу ногу.
Илларион действительно спал очень плохо. Он проснулся в половине четвертого ночи и потом просыпался еще три раза. Его мучили сны, тягучие, подробные, не несущие в себе разрешения повторяющихся ситуаций и мучительных вопросов. Эти сны были отголоском его прошлого, с которым, ему казалось, он уже давно рассчитался, но прошлое догоняло и загоняло в его угол. Он куда-то бежал, но так медленно, так неуклюже, а его догоняли и уже почти догнали! Потом он заблудился в бесконечном лабиринте, в темных сырых подвалах разрушающегося здания. Лампы на потолке гасли одна за другой. В ужасе он проснулся. Часы показывали 9 утра.
Илларион приводил себя в порядок, умывался, причесывался. Потом уселся в кресле с дневником на коленях. Записывал мысли об изменчивости фортуны. Не думал о визите к Геннадию, но к четырем часам пополудни собрался и пошел.
Геннадий, хотя и одетый
