судьбе своей?
Готов был поклясться — когда я входил и висел на поручне, справляя нужду, никакого представителя высшей аристократии в нужнике не наблюдалось! Телепорты — невероятная штука. Фантастические перспективы для того, кто ими владеет и вечная головная боль для врагов.
— Это почему она никчемная? Я — не Тарас Бульба, я — Бабай Сархан. Судьба моя затейливая и неопределенная, но никчемная — не, не согласен! — удивился я, засовывая руки под кран и включая горячую воду. — И чего вы в туалете делаете, ваша светлость?
Отсылочку к Гоголю я заметил, и мне хотелось, чтобы он заметил, что я заметил. Уруки — это не только клыки и бицепсы, это еще и доброта, и недюжинный ум, и интеллигентность… Скрытая очень глубоко внутри. Я бы даже сказал — во внутренностях. Главный вопрос — в чьих?
— Собираюсь предложить тебе свалить из Москвы как можно дальше и как можно быстрее, — ответил Воронцов. — В пределах пяти тысяч километров и пятнадцати минут. А судьба твоя горькая потому, что я, кажется, понял, кто и зачем тебя убивать приходил в ту ночь, когда Розен Колю моего лечить к тебе притащил.
— Меня убивать? — уставился на него я. — Не Садзынара?
— А ты думаешь, твою рожу и лицо его высочества…
— Стоп! — сказал я. — Дальше — ни слова. Знать не желаю. Вообще не интересует.
— Да-а-а, — сказал Георгий Михайлович и достал из нагрудного кармана сигариллу. — Я-то сразу заподозрил неладное, когда мне рассказали, как ты одним богатырским рыком Клавдия Ермолова на место поставил в «Семирамиде». И сегодня, с опричниками… Знаешь, как это называется? «Концентрированный выдох воли». Одна из первых техник, которую менталисты осваивают.
Он закурил. И уставился на меня, как Ленин на буржуазию.
— Выдох воли? Да хоть выход силой и подъем переворотом в одном флаконе! Ваша светлость, верите или нет, но проблемы с гипотетическими родичами — это последнее, что мне сейчас надо.
— Так вот и я о том! Один раз увиделись — это ничего не значит. Показалось, не было такого. Кроме нас четверых, царевича и уруков — никто и не смотрел на тебя. Нахичеванским вообще не до того было. Подумает Федор Иванович — померещилось, перенервничал. Опалу не каждый день объявляют, стресс серьезный! Даже если захочет проверить — ну, выстроит всех гренадеров, ну, посмотрит в глаза каждому — ему от свиных рож тошно станет. Копаться в мозгах точно не будет, потому что…
— К урукам в голову лазить — как в сортир нырять. А вот выжечь мозг — не так противно, да?
— Видимо — да, — мрачно кивнул Воронцов. — Но ничего выжигать он не станет. Ему проще подумать, что показалось. Менталисты — тоже люди. Главное — вам больше не пересекаться. А мы станем молчать…
— И Ермолов?
— Особенно Ермолов. Они и так хлебнули лиха, а еще и война вот-вот вспыхнет с новой силой. Им перемирие на самом деле — как манна небесная. Курбские круто их подставили…
— Латиф же — Нахичеванский! Курбские, конечно, гады те еще, но…
— Мама его — Курбская! — отмахнулся Воронцов, и мне аж поплохело.
Слишком много для моей бедной тупой орочьей башки за эти три дня.
— Братск, — сказал я. — Кажется, в пять тысяч километров вписывается. Но мне нужна моя бочка, теплая одежда, бердыш и стакан кофе.
— Вписывается, — кивнул Воронцов. — А вот бердыш придется оставить. Он в этом деле самая приметная деталь. А бочка нахрена?
— Она мне дорога как память. И припасы я в нее сложу, без припасов — никуда. Плавали, знаем. Выпрешься так, с кондачка, а потом брюхо от голода сводит, выпить нечего и жопу подтирать лопухом приходится… Где я лопух зимой найду?
— Черт с тобой, будет тебе одежда и припасы… — махнул рукой Воронцов. — Метнемся ко мне в особняк, а оттуда — в Братск. Кард гренадерский, стандартный, вместо бердыша годится?
— Годицца, не годицца… Ягодицца! — заворчал я. — Пойду парням поясню, что к чему, чтобы лишнего не сболтнули по простоте душевной. Ну, и попрощаюсь.
— Давай! — кивнул Георгий Михайлович. — Ох, тяжко придется… Четыре тысячи семьсот восемьдесят пять километров, уф! Стар я для этого, ох стар…
— Прибедняетесь, ваша светлость? — усмехнулся я.
— Прибедняюсь! — вернул ухмылку он и затянулся сигариллой, которую все это время так и держал в руке, на отлете. — Быстрей давай, время не ждет!
* * *
Я полной грудью вдохнул воздух этих полей, так давно позабытый на вкус… Тьфу, опять земной бэкграунд в голову полез, пора отвыкать! Но пахло тут, на перекрестке, по-особенному. Хтонью пахло!
Воронцов особенно не заморачивался: мы перенеслись на крышу бетонного павильона автобусной остановки где-то на сельской дороге посреди леса, занесенного снегом. Мы — это он, я и бочка.
— Направо пойдешь — в Братск попадешь. Налево пойдешь — далеко идти будешь, задолбешься. А прямо — Хтонь. Всего хорошего! — сказал его светлость и, громыхнув далекими раскатами грозы, исчез, оставив после себя только проплешину талого снега на крыше остановки.
«BRATSK — 7KM» — гласил дорожный указатель. «STOY, OPASNAYA ZONA!» — можно было прочитать на противоположной от остановки стороне дороги. То есть тут, где павильон — безопасно? Я прислушался к ощущениям и удивленно хмыкнул: действительно, похоже, какой-то запредельщиной фонило. Может, артефакт закопали, или шаманы эвенкские поработали? В любом случае — холодно, тихо, и ни единой живой души в пределах видимости. Так что мне оставалось только песни из прошлой жизни вспоминать и тихо материться.
Бочку я снимать с крыши остановки не стал — там сохраннее будет, а вот сам — спрыгнул. Полы теплого тулупа, который пожертвовал мне от щедрот княжеских Воронцов, взметнулись за моей спиной, меховые унты провалились в снег сантиметров на тридцать… Армейский кард непривычно оттягивал пояс: портупеи для крепления на спине не нашлось. Не по уставу, понимаете ли! А то я не видел, что все гренадеры такой самопальной неуставщиной только и пользуются!
Воздух Хтони манил меня. В Братск вроде как и надо, а с другой стороны — еще успеется! А вот пройтись по той стороне… Казалось даже, такая моя противоестественная приязнь к Хтони тесно связана с происхождением местных тварей: все они так или иначе впитали в себя культурные нарративы и фобии той, моей, Земли, были проекцией инфополя другого мира в мир этот, воплотившись здесь в реальности, видимо, из-за наличия тут магии как таковой. Или они эту магию породили каким-то образом? Так или иначе — я чувствовал себя внутри пагубного для большинства местных явления весьма комфортно, и даже, как оказалось, успел соскучиться по
