даже не ставился. Корнем зла считалось некорректное поведение отдельных кадров. Институтам, заимствованным Китаем у СССР, было предназначено оставаться в неизменном виде.
Мао развил эту идею в своей произнесенной 27 февраля 1957 г. речи «О правильном разрешении противоречий в народе» [Мао 1957; Shen 2008: 470–476; Goldman 1967: 187–191]. Мао предлагал открытый подход к исправлению ошибок управления, пытаясь представить себя в качестве новатора в мировом коммунистическом движении. Основная идея, скрывавшаяся в затянутой и бессвязной речи, продолжавшейся около четырех часов, состояла в том, что противоречия между партией и народом являются нормальным явлением, которое не следует воспринимать как проявление классовой борьбы. Эти противоречия следует со всей определенностью отделять от разногласий между партией и классовыми врагами. Критику партии не следовало автоматически приравнивать к контрреволюции, претворяемой в жизнь враждебными классами. Партия, неспособная к принятию критики и воспринимающая всех своих критиков как классовых врагов, совершает те ошибки, которые привели к восстанию в Венгрии, заключал Мао [Leese 2011: 57–60].
Речь Мао была попыткой усиленного продвижения кампании за открытый подход к исправлению стиля работы, которому, как ясно указывал лидер, зачастую противостояли партийные кадры [MacFarquhar 1974: 184–199]. В дальнейшем во время поездок за пределы Пекина в марте он выступал с аналогичными речами перед несколько более скромными аудиториями[91]. К тому моменту органы пропаганды КПК фактически саботировали посыл речи «Сто цветов», организовав кампанию изобличения автора рассказа, главный герой которого – молодой коммунист – разочаровывается в своих идеалах из-за циничности и некомпетентности аппаратчиков [Cheek 1997: 174–175; Goldman 1967: 179–186; MacFarquhar 1974: 178–180][92]. В особенности раздражение Мао вызывала газета «Жэньминь жибао», которая не публиковала его новаторские идеи по «противоречиям», пока сам лидер лично не позвонил по домашнему телефону редактору издания Дэн То и жестко не отчитал как последнего, так и еще нескольких чиновников органов пропаганды [Cheek 1997: 175–182; MacFarquhar 1974: 192–194]. Нападки Мао сдвинули новую кампанию с мертвой точки. Наиболее заметные критики новейшего политического курса, в частности Пэн Чжэнь, наконец-то сдались на милость победителя. В середине апреля «Жэньминь жибао» опубликовала пять передовиц, которые критиковали лиц, противостоящих открытости и «цветению ста цветов» [MacFarquhar 1974: 200–207]. 1 мая 1957 г. Кампания по исправлению стиля работы была наконец-то запущена. Однако «Ста цветам» было суждено цвести всего пять недель. Впрочем, мимолетность их жизни лишь подчеркнула, сколь драматичным было их существование.
Реакция общественности
Призывая к критике воззрений и поведения партийных кадров, партийные организации проводили форумы по всему Китаю [Shen 2008: 523–551]. Когда стало очевидно, что осуждение официальных лиц не будет сопровождаться немедленными карательными мерами, с заявлениями выступило множество критически настроенных ораторов, готовых высказаться начистоту. Официальные партийные лица были вынуждены получать от подконтрольных им людей ничем не сдерживаемую обратную связь. Озвучиваемые замечания мало кто осмеливался произносить вслух ранее. Для партийных кадров столкновение с мнениями рядовых граждан зачастую было унизительным и деморализующим. Выступающие постепенно обретали свой голос и выдвигали все более серьезные обвинения. Некоторые партийные деятели открыто подтверждали слова говорящих. Требования по исправлению стиля работы скоро вышли за пределы первоначальных рамок кампании и начали затрагивать сущностные недостатки советской модели.
Особенно суровые слова обрушились на новую систему партийного контроля, сформировавшуюся в городских организациях. Выступающие возмущались тем, что КПК считала необходимым распространять свою власть на все организации и структуры, в которых партийные кадры принимали решения вопреки рекомендациям специалистов и отвергали советы людей с гораздо большим опытом работы и полноценным образованием. Отмечалось, что партийные кадры не были способны к исполнению своих обязанностей, часто не справлялись со своей работой и демонстрировали очевидное неуважение по отношению к тем, кто находился в их власти. Более того, партийцы прибирали к рукам все привилегии и назначали своих супруг на хорошо оплачиваемые должности в подведомственных им организациях. В вопросах продвижения по службе члены партии всегда придерживались кумовства, даже если поддерживаемые ими люди абсолютно не соответствовали предъявляемым работой требованиям и, в отдельных случаях, едва умели читать [MacFarquhar 1960: 51–53].
Журналисты жаловались на невозможность заниматься своим делом и подчеркивали, что цензура унижает статус их профессии. Они отмечали отсутствие реального доступа к процессам принятия решений внутри правительственных структур и требовали большей свободы в правдивом освещении событий. Они указывали, что газеты превратились в рупоры, озабоченные исключительно точной передачей слов чиновников, и что журналистам и редакторам запрещалось высказывать собственное мнение. Самые суровые критики заявляли, что цель партии в области журналистики сводилась к удержанию народа в состоянии неведения [Ibid.: 59–76].
Горько сокрушались по поводу воздействия партийной системы на свою работу представители научных кругов. Они порицали КПК за непосильные ограничения в области изучения точных наук и фактическое уничтожение гуманитарных и социальных наук вследствие принуждения ученых к следованию устаревшим марксистским догмам. Они критиковали партийцев за неукоснительную приверженность советским доктринам и научным тенденциям, выражавшуюся в превознесении всего русского и импульсивном отказе от всего американского. Критическое мышление находилось под запретом, а его проявления жестоко карались. Неквалифицированные партийные секретари занимались управлением научными исследованиями и учебными курсами по предметам, в изучении которых у них не было даже базовой подготовки. Преподаватели и исследователи, запуганные предыдущими политическими кампаниями, не осмеливались высказывать свои точки зрения. В отдельных сферах из-за догматизма необразованных партийных секретарей исследования просто прекратились. Экономисты возмущались по поводу уничтожения их научной дисциплины: статистику и выборочные обследования заклеймили как «буржуазные науки», а ученым приходилось изо дня в день как молитву повторять цитаты из хрестоматийных трудов марксистов и предоставлять основанные на самой простой арифметике «доказательства» верности учения Маркса [Ibid.: 117–120][93].
Авторы и издатели, пережившие в сферах их интересов недавние кампании против свободомыслия, высказывались в защиту своих ранних взглядов и публиковали сатирические эссе, в которых высмеивался догматизм бюрократов-коммунистов. Представленный в журнале «Народная литература» текст делал посмешищем бездумное начетничество официальных партийных лиц и постоянные пересмотры партийной линии:
Некоторые из наших высокопоставленных чинов… столь поразительно талантливы, что они, вне зависимости от степени своего невежества, демонстрируют удивительные способности управления иными людьми в процессе учебы или критике тех, кто извлекает свои мысли из книг… Характерной чертой этой породы лидеров-марксистов является то, что, из раза в раз меняя свои взгляды, они никогда не признают ошибок. Их точки зрения полностью пересматриваются, и каждый раз они принимают новейшие идеи как верные… Они не мыслят самостоятельно… И при этом именно такие люди выступают руководителями. Печально положение тех людей, которые вынуждены следовать за такими лидерами [Nieh 1981b: 321–324][94].
Такие замечания, вероятно, больно задевали партийные кадры, уже привыкшие
