Книга Дилемма - Бернадетт Энн Пэрис

ПОСЛЕ РАЗГОВОРА С КЛЕО Я НЕ ВОЗВРАЩАЮСЬ К ГОСТЯМ. Не могу. Во всяком случае – пока не могу. Сижу на кровати в нашей спальне, и в руке у меня мой собственный телефон. Никаких пропущенных звонков. И мои сообщения, адресованные Марни, остаются недоставленными. Писем тоже никаких не пришло, если не считать рекламы. На телефоне Ливии тоже ничего. Расставшись с Клео, я тут же прошел в бытовку и, не зажигая там света, вытащил мобильник Ливии из корзины с грязным бельем. У нее масса посланий и несколько пропущенных звонков, но от Марни ничего. И никаких звонков или сообщений с незнакомого или неопределившегося номера.

Мими вернулась в нашу спальню. Теперь она старается держаться от меня подальше, наблюдает за мной из угла. Мне надо позвонить по номеру для тех, чьи близкие могли лететь этим рейсом. Есть специальный номер, я уже набрал его на своем телефоне. Мне осталось только нажать на кнопку «Позвонить». Но я до сих пор не в состоянии это сделать.

Я думаю о том, что мне сказала Клео. О том, что официальные лица звонят близким пассажиров, оказавшихся на самолете, который разбился, если никто из близких не позвонил сам. А эти официальные лица должны выждать какое-то определенное время, прежде чем связаться с семьей? Я даже не знаю, указала ли Марни меня как своего ближайшего родственника в анкете, которую заполняла при получении загранпаспорта. Заполнила ли она эту графу? Может, ее вообще не обязательно заполнять. Может, она забыла. Или вписала туда Джоша, а не меня и не Ливию, и, если с ней что-то случится, первым об этом известят не нас, а его.

Коллективное исполнение «С днем рожденья» напоминает мне, где мне сейчас полагается быть.

Перепрыгивая через ступеньки, я выбегаю в сад и успеваю добежать до Ливии как раз вовремя. Все происходящее кажется каким-то нереальным. Но я здесь, с ней. И, несмотря на чудовищную боль при мысли о том, что могло случиться с Марни, я все-таки в состоянии поцеловать Лив, сказать ей, что я ее люблю. Быть тем, в ком она нуждается.

– Адам!

Я вижу, как мне машет Нельсон, и еще раз целую Лив.

– Ну, предоставлю тебя твоей участи. А то у Нельсона такой вид, словно его надо срочно спасти от Роба.

– Почему некоторые будто помешаны на плохих новостях? – ворчит Нельсон, который уже сам идет ко мне, оставив Роба стоять в одиночестве. – Он все бормочет про самолет, который разбился сегодня утром. Ну там, в Каире.

Я иду к садовой стенке, на которой мы с Ливией недавно сидели. Напротив нее – Марнина ограда. Я чувствую, что Нельсон тащится следом. Марнина ограда. Ее теперь всегда будут так называть, вдруг понимаю я. Даже после того, как все эти фотографии снимут, это будет «ограда Марни».

Нельсон садится рядом со мной, вытягивает ноги.

– Ты как, нормально? – спрашивает он. – Вроде не очень много пил.

– Да это просто мигрень.

Он поворачивается ко мне:

– Что-то случилось?

Я пытаюсь посмотреть ему прямо в глаза, но не могу.

– В каком смысле? – спрашиваю я.

– Да видишь ли… У тебя мигрень только тогда, когда ты из-за чего-то очень переживаешь. – Он ненадолго умолкает и потом спрашивает: – Ты же знаешь, что вполне можешь мне рассказать, а?

И мне больше всего на свете хочется, чтобы я и правда мог ему рассказать. Чтобы я мог ему рассказать, что Марни, вероятно, была в том самолете, который разбился. Но мне этого не вынести. Если это правда, как я скажу Ливии, что ее дочь погибла? Что она скажет, когда поймет, что я позволил вечеринке продолжаться, хотя подозревал, что Марни была в этом самолете? Она же никогда мне этого не простит.

Я наклоняюсь вперед, ставлю локти на колени, опускаю голову, пытаюсь спрятать от Нельсона свои душевные муки.

– Да господи, Адам, скажи ты мне! – говорит он.

– Не могу. – Голос у меня пресекается. – Сначала мне надо Ливии сказать.

Я так и чувствую, как он каменеет.

– Ты болен, да? – спрашивает он. – Это ты и должен ей сказать?

В его голосе звучит неподдельное беспокойство, и я вспоминаю: Джесс рассказала Нельсону о том, что у нее обнаружили рассеянный склероз, еще до того, как она сказала об этом Робу.

– Нет-нет, я не болен, – поспешно отвечаю я. – Это… это из-за того, что я сделал.

Мне надо перестать трепаться. Голос у меня срывается, не могу же я прямо тут взять и разреветься, хотя бы пока они все не уйдут.

– Ну не может быть, чтоб это было что-то настолько скверное, – говорит Нельсон.

– Может. Так и есть. И Ливия никогда меня не простит.

– Простит-простит, – возражает Нельсон. – Она же тебя любит.

Но я лишь мотаю головой.

– Будь это кто-то другой, я бы правда подумал – ты хочешь сказать, что у тебя с кем-то роман, – говорит Нельсон, и на какое-то мгновение я сожалею, что это не так. Ужасная ошибка, измена – все лучше того, что есть на самом деле. – Но я знаю, что ты не стал бы, – продолжает он. – Ты не такой.

Во мне словно что-то ломается, и я начинаю хохотать. Потому что альтернатива – рыдания.

Несколько секунд Нельсон позволяет мне смеяться. Потом он опускает тяжелую руку мне на плечо.

– Ты, небось, думаешь, что я совсем сбрендил, – говорю я, нажимая на глаза краем ладоней.

– Уж не знаю, что там у тебя такое, но ты с этим справишься, – заверяет он меня. – Вы все справитесь. Мы все справимся. Что бы это ни было.