гея. Так длится эта нескончаемая поверка до двенадцати ночи.
Наконец, когда уже потеряны всякие; надежды и все с трепетом ожидают, что погонят на «проспект генеральных поверок», все бараки будут проверять по формулярам, что затянется до утра — слышатся удары в рельс. Это отбой, значит, счёт сошёлся. Можно ложиться спать. Барак закрывают до утра на замок.
В более привилегированном положении бригады, работающие в три смены. Эти бараки на замок не закрываются — надоедает надзирателям ходить открывать и закрывать их. Но это преимущество, правда, лишь психологического порядка. Оно отравляется непрерывным шумом и криками приходящей и уходящей на работу смен.
И потекли дни за днями, похожие один на другой. Начали приходить письма, кое-кому посылки. Зи мой это бывает очень редко — не всегда лётная погода, а летом, в навигацию — несколько чаще.
Но посылки далеко не всегда являются радостью. О получении её узнают гораздо раньше тебя. За нею начинают охотиться нарядчики, комендант, бригадиры, заведующий посылочной, надзиратель, присутствующий при выдаче, врач и, наконец, свора крупных воров-законников и мелких воришек. И… даёшь. Кому кусок сала или колбасы, кому папирос или табаку, а кому — пару белья или тёплые носки.
За посылками идут строем, а если получает посылку только один человек из барака, то в сопровождении бригадира. Стоишь сначала у нарядчика за получением справки, подтверждающей, что ты есть ты, а не кто-то другой, стоишь в длинной, медленно двигающейся очереди. Да как ей двигаться-то быстро?
Посылку вскрывает «каптёр» (заведующий посылочной) как должностное лицо и как представитель от заключённых. Тут же присутствует врач или фельдшер от санчасти, тоже заключённый, но наделённый административными правами. Всё содержимое посылки сваливается на прилавок. Надзиратель распаковывает папиросы и высыпает их из пачки в общую кучу, роется в мешочках с табаком, разрезает на мелкие куски сало, вскрывает консервы, тыча ножом в содержимое, разрезает выборочно несколько яблок, вываливает из банки масло, если подсолнечное — передаёт на дегустацию врачу, а иногда, недоверия «медицине», прикладывается сам, шоколад вскрывается и ломается на кусочки. Лекарства передаются в санчасть и выдаются на руки только с разрешения начальника последней. Книги, писчая бумага, конверты, карандаши, перья — изымаются и передаются начальнику режима для просмотра. Оттуда возвращается владельцу далеко не всё. Да и трудно запомнить, что туда попало — опись ведь не делают.
Надзиратель восхищается яблоками:
— И откуда только берут такие яблоки! Смотри, ни одного подпорченного! — Угощаешь надзирателя. Приглашаешь отведать колбасы доктора, уж очень долго он принюхивается к ней, не «испорчена ли она». Угощаешь папиросами, табаком, печеньем каптёра, бригадира — это на месте. В бараке появляется нарядчик, комендант (если заключённый), даёшь им. Тут уж не кусочек — попробовать, а так чтобы могли наесться, даёшь дневальным, чтобы они присматривали за посылкой, когда ты уйдёшь на работу.
Наконец, делишься с товарищами, членами бригады, а завтра, придя с работы, можешь вообще не обнаружить в изголовье остатков посылки. «Всё забрали», как говорят в лагере. Не украли, а «забрали с концами».
Позднее несколько поумнели. Поручали за отдельную плату дневальному следить за посылкой, уносили товарищам, работавшим ночью, наконец, брали с собой на работу, если удавалось пронести через вахту. Одному, конечно, не пронести — помогали товарищи. Четыре-пять человек распределяли между собой остатки посылки и проносили.
И вот то, что с любовью собиралось дома, что отрывалось от детей — шло кому угодно, но только не тебе. Много ли радости приносила получаемая посылка — предоставляется оценить самому читателю.
Много позднее ввели порядок, что всё съедобное можно было оставлять в посылочной и брать оттуда по мере надобности. С введением такого порядка посылка стала приобретать присущее ей назначение.
Каждые десять дней — баня. Идём бригадой со всеми вещами. А вещей становится всё больше и больше. Получили матрацные наволочки, чехлы для подушек, по паре белья, суконные одеяла, даже? по одной простыне, бушлат, телогрейку, по паре тёплых байковых и паре летних бязевых портянок, ватные брюки, валенки и ботинки (две пары обуви выдавались только шахтёрам — всем остальным только одна пара, в зависимости от сезона), рукавицы, маску, накомарник, полотенце. Всё это нагружается на себя и по приходе в баню сдаётся в прожарку. Из раздевалки проходишь в моечную. Там один из работников бани (двух из них знал очень хорошо — командира корпуса Красной Армии в Гражданскую войну, а в мирное время — начальника Академии имени Жуковского, а также московского музыкального критика) наливает одну шайку воды, а на получение в торой выдаёт деревянную бирку, предупреждая каждого не потерять её. Помывшись из первой шайки, выходишь в предбанник, где тебя бреют, если только можно назвать это бритьём — скоблят лицо не намыливая и вытирая бритву о твои плечи…
После бритья возвращаешься опять в баню и получаешь вторую шайку воды, если ещё не потерял бирку. К этому времени вывалили вещи из прожарки. Ищешь свои очень долго. Счастье, если нашёл всё, чаще возвращаешься в барак с потерями. Здесь же меняешь грязное прожаренное бельё на стираное. Но предпочитаешь надевать грязное — его можно постирать самому, согрев котелок воды. Всё-таки будет чище и непорванное, тысячу раз стиранное. Ведь новое выдадут только через год.
…Так прошло четыре месяца. В шахту идёшь уже спокойно. Как бывший слесарь и инженер по образованию, уже свыше месяца работаю на ремонте оборудования, смазываю буксы вагонеток. Последнее делаю с исключительной добросовестностью, памятуя первый мой опыт на откатке. Вскоре уже работаю на монтаже первого на шахте рештачного конвейера, устанавливаю привод к нему, монтирую скребковый транспортёр, предложил скоростной метод сшивки транспортёрной ленты, термическую обработку быстро изнашиваемых втулок и пальцев рештачных мотылей. Меня уже знают механик шахты и начальник участка. Побывал у главного инженера шахты, интересовавшегося моей инженерной специальностью и работой до ареста — где, в качестве кого и как долго. Оказался земляком-москвичом, кончил московскую Горную академию. Обещал вывести из шахты в ремонтномеханические мастерские, а может быть, даже в ремонтномеханический завод комбината.
Но мне не повезло. Посылок я ещё не получал — нарядчику дать было нечего, а потому попал в первый же этап. И произошло это далеко не случайно. Я привёз с. собой хороший, почти новый костюм (тройка, сделанная незадолго до ареста) и демисезонное пальто, приобретённое мною ещё в 1931-м году в Германии. Вместо того чтобы поделиться этим богатством с имеющим неограниченную власть нарядчиком, и костюм, и пальто я продал одному технику, ожидавшему в ближайшее время освобождения (у него заканчивался пятилетний срок наказания). Техник работал
