нее руки. Мы этого не допустим.
Анарен понимающе кивнул.
— Что-то еще, господин Франк? Мы спешим к врачу.
Франк ничего не ответил, лишь сделал шаг в сторону, давая нам пройти. Мы с Анареном быстрым шагом двинулись прочь — не оглядываться, не смотреть назад, идти вперед уже свободными людьми…
— У нас получилось, — прошептала я. — Не верится.
— Получилось, — откликнулся Анарен. — Поверь.
И рассмеялся — звонко, счастливо, искренне. По-настоящему.
Глава 17
Вместо эпилога
Анарен
— Это не девочка, а просто какой-то ураган. Дикая дивизия. И у таких достойных родителей, украшения нашего города, такая дочь… Вот скажи, Гертруда, неужели тебе не стыдно?
Гертруда Анаренсдоттир Эленандар стояла перед классной доской, опустив голову, но я видел, что моя младшая дочь лишь изображает смирение потому, что госпожа Эмма Браунберг, ее учительница, хочет видеть именно смирение.
— Я много лет знаю твоего отца, — продолжала госпожа Эмма. — Это ведь он пригласил мою семью в Хаттавертте! Это ведь благодаря ему тут не северное болото, а замечательный, прогрессивный город! И мне сейчас стыдно, да, милочка моя, мне сейчас очень стыдно перед ним из-за твоего недопустимого поведения.
Рыжая голова Гертруды опустилась еще ниже. Я почти прочитал ее мысли: “Ну и подкузьмил ты мне, папка, зачем вообще надо было сюда звать эту вреднущую тетку!”
Я позвал Браунбергов в Хаттавертте через год после того, как вместо старой школы, которая почти разваливалась от ветра и дождей, выстроили новое, светлое и красивое здание, и Гари Матти Яккинен, который по-прежнему был директором, объявил набор учителей. Я вспомнил, что госпожа Эмма когда-то давным-давно училась на педагогических курсах и написал ей письмо, не надеясь, в общем-то, на ответ. А она ответила, и вся ее семья с удовольствием приняла мое приглашение.
В Хаттавертте были деньги. Жила лунного серебра разрасталась, притягивая к себе капли удивительного металла из невообразимых глубин, и вместе с ней разрастался и город. Теперь, через десять лет после того, как нас с Хельгой сослали в Северный удел, это место было не узнать.
— И твой отец никогда, никогда не дрался! — продолжала госпожа Эмма. — Твой старший брат никогда не дерется. Твои кузены и кузины — просто образец идеального поведения и учебы. А ты? Кем ты станешь, диким воином?
У госпожи Эммы действительно был талант распекать нерадивых учеников. Я терпел — это мой отцовский долг в таких обстоятельствах, стоять, поддакивать и терпеть, тем более, наставница моей дочери была совершенно права.
— Я буду, как мама! — решительно ответила Гертруда. — Я тоже буду писать книги.
Госпожа Эмма даже хлопнула ладонью по колену.
— Так кто же тебе запрещает, дорогая моя! Пиши! Твори! Украшай своим творчеством все королевство! Но зачем ты украшаешь синяками лица мальчишек?
Гертруда подняла голову, сверкнула глазами точно так же, как Хельга, и ответила:
— А пусть не лезут ко мне! Что они меня тумбочкой дразнят?
Гертруда пошла в мать: невысокая, крепкая, огненно-рыжая, она была настоящей гномкой и, любя книги и придумывая истории, не отказывала себе в удовольствии съесть пару пирогов и закусить еще парой пирогов, читая очередной роман о приключениях. Дед и бабушка налюбоваться на нее не могли.
— Я уже беседовала с мальчиками, — вздохнула госпожа Эмма. — Я согласна, что обзываться нельзя, но они-то тебя просто обозвали. А ты что? Поколотила их и сбросила с лестницы!
— И еще поколочу! — заверила ее Гертруда, и госпожа Эмма с горестным стоном закрыла лицо ладонью.
— Нет, ну это не девочка, это просто караул, — сказала она. — Анарен, дорогой мой, видит Бог, я сделала все, что могла. Поговори с ней, скажи, что нельзя пускать в ход кулаки.
— Поговорю, — заверил я, всеми силами желая лишь убежать из кабинета. — Обязательно, госпожа Эмма.
— И ведь какой старший брат! — вздохнула она. — Просто чудо, исключительный талант, и никаких драк, никогда. Гертруда, вот что тебе мешает брать пример с Эдариля?
Гертруда не ответила. Все учителя и все соседи ставили брата ей в пример, и поначалу я боялся, что дети начнут воевать и враждовать. Но брат обожал Гертруду, он, кажется, обрадовался сильнее нас с Хельгой, когда она родилась, и никакие сравнения их не рассорили. Эдариль был первым, кому Гертруда читала свои рассказы о привидениях, он всегда играл для нее на скрипке те мелодии, о которых она просила, и вдвоем они частенько убегали в леса — собирали грибы и ягоды, выискивали и рассматривали гнезда птиц и строили шалаши.
— Не опоздаем ли мы на концерт, кстати? — спросил я. Госпожа Эмма бросила взгляд на часы и ответила:
— Нет, у нас еще двадцать минут.
Мы с Гертрудой вышли из класса и пошли по пустому школьному коридору к лестнице. Снизу доносился шум, словно на первом этаже вдруг разлилось огромное море — там собирались дети и родители на концерт классической музыки. Да, в школе Хаттавертте было музыкальное отделение, а еще большая библиотека, научная лаборатория и астрономический класс — субсидии короля, которые я получал в качестве окружного артефактора, пошли не мне в карман, а на хорошее дело.
Когда мой счет пополнился в первый раз, то я решил было, что здесь какая-то ошибка. Максим Вернье, который теперь работал младшим банковским сотрудником при докторе Франке, усмехнулся и заметил:
— Его величество щедр. Оставил нас с тобой в глуши, но смягчил это большими деньгами.
Я лишь усмехнулся.
— Пап, ты задумался, — хмурый голос Гертруды вырвал меня из воспоминаний и размышлений. Мы подошли к лестнице, и я сказал:
— А ты тоже их дразни. Ты же писательница, ты можешь придумать такие дразнилки, что им небо с овчинку покажется!
Гертруда улыбнулась — я был на ее стороне, и она об этом знала. Улыбнувшись в ответ, я подхватил дочку, посадил ее на шею и принялся осторожно спускаться по ступеням. Гертруда восторженно взвизгнула, схватив меня за косы на затылке и, рассмеявшись, воскликнула:
— Пап, ты только не урони меня!
— Не уроню, — заверил я. — Никогда-никогда!
* * *
Хельга
— Дорогие друзья, уважаемые учителя, ученики и гости, мы рады приветствовать вас на большом весеннем концерте!
Школьный зал по размерам не уступал какому-нибудь театральному в большом городе. Все окна были открыты нараспашку, за окнами расцветала северная весна, солнечная и хрупкая, и мир был огромным и принадлежал только нам.
Часть зала справа была черно-рыжей: там сидела моя родня. Матушка, отец, сестры, племянники и племянницы — нас было много и, судя по тому, что Магда налегала на маринованные огурцы своей золовки Кейси, которая девять лет назад вышла замуж за Мартина, в моей
