прорабы, чиновники — они откуда? Все из реальной жизни? Подсмотренные?
— Конечно. Бытовые роли начались, пожалуй, с картины «Солдат Иван Бровкин». Я сыграл бывшего матроса Захар Силыча с тоже смешной фамилией — Перышкин. Что-то наблюдал, читал, у кого-то спрашивал — собирал. Часто помогает оформление, особенно в сказках. Когда надевают корону, костюм сказочный — ты уже не Пуговкин, а немножко другой человек.
— Да, в образах сказочных русских царей вы неплохо смотрелись!
— Это не совсем моя стихия, но я сказки очень любил. Когда их снимал Александр Роу, я несколько раз прикоснулся к этому делу, и мне понравилось. Актер должен обладать необыкновенной фантазией, уметь погружаться в неведомый для себя мир, возвращаться в детство — не впадать, конечно, а возвращаться. Роу артистов так отмечал — если ты хорошо сыграл сцену, он говорил реквизиторше: «Луиза, налейте Михал Иванычу чайку». Так как он был заядлым чаевником, то считал, что таким образом он поощрял артиста. И как-то раз за чаем он мне сказал: «Михал Иваныч, а у вас разбойники лучше получаются!» Я ответил: «Александр Артурович, дело в том, что с разбойниками я встречался лично. Я их и сейчас вижу на улице. А о царях я знаю только благодаря литературе».
— От чего же вы отталкивались, играя царей? Ведь, насколько я знаю, Роу с артистами особо не возился, не разъяснял. Ставил задачу — и вперед!
— Видимо, подталкивало исконно русское начало, которое сидит в том же царе из «Варвары-красы…» или сказки «Огонь, вода и медные трубы». А российскому началу присущ где-то даже гротесковый юмор. Наверное, вот это решало.
— А на войне шутка спасала?
— Я ведь из того поколения человек, которое воспитали так: после объявления войны мы все пришли в военкомат, и добровольно ушли на фронт. 1941–42 годы — это Ельня, Смоленск, Вязьма — там было не до юмора и не до шуток, к сожалению. Юмор ко мне стал приходить в жизни позднее. Вот, например, Владимир Басов снимал первую свою картину «Школа мужества», я был около съемок веселым человеком, таким разбитным, говорливым, с юмором, «подковыривал кого-то», шутил. И Басов сказал: «На каждой площадке, в каждом фильме должен быть свой Пуговкин».
— По-моему, вы, действительно, не можете быть в тени. Даже в одной из самых первых киноролей — в фильме «Свадьба», где снимались знаменитейшие актеры, — вы не только не затерялись, но и запомнились.
— Когда война началась, 22 июня, мы снимали «Дело Артамоновых» — это первая моя эпизодическая роль в кино, я играл купеческого сынка. Сцена была интересная — я переплясывал на свадьбе главного героя. И во время этой пляски, когда ломилось все на столах, когда звучала музыка, все пели, танцевали, вдруг говорят: «Товарищи, остановитесь, сделайте милость — поднимитесь в кабинет директора». Вся группа поднялась. В это время Молотов объявил, что фашисты напали на Советскую страну.
Это я к чему… Мне так понравилось сниматься, что после возвращения с фронта я снова пошел на киностудию. Мне предложили эпизодическую роль в «Свадьбе» по Чехову. Я оказался рядом с такими великими мастерами, как Марецкая, Мартинсон, Зоя Федорова, Гарин, Яншин, Грибов, наконец, сама Фаина Раневская… Вот сказать про них — это наши замечательные артисты — мало. Каждый из них тогда был личностью! Мне повезло. На одних только этих съемках было чему учиться. Я, скажу вам откровенно, за ними подсматривал, подслушивал, как они между собой общаются, репетируют, готовятся к съемке. Так что прошло очень много лет, и я все равно считаю, что моему становлению помогла картина «Свадьба».
Например, Зоя Федорова, когда приходила на съемку, говорила: «Здравствуй, курносый!» И я весь день ходил счастливый. Зоя Федорова! А потом, когда она вернулась из лагерей, вдруг стала моей партнершей. Мы с ней снимались в нескольких фильмах. А как танцевали в «Свадьбе в Малиновке»! «Приготовьтесь, фрау-мадам, я урок вам первый дам!..»
— Вас можно назвать водевильным актером?
— Я так не считаю. Но, скажем, в картине «Ах водевиль, водевиль», где я играю артиста Лисичкина, знаменитый режиссер Мачерет — учитель Юнгвальда-Хилькевича, который ставил этот фильм — мне сказал: «Миша, понимаете, Табаков играет жанр другой — сатиру, а вы играете очень трудное… Вы играете водевиль». Но я об этом не думал. Я был естественен, думал о пластике, о музыкальности, о «зерне» роли…
— Но петь-то вы любите?
— Люблю. Но актерская судьба такова, что мне в кино по-настоящему не удалось спеть. У нас поют все время те, у кого слуха нет. Ну нет у него слуха, а ему говорят: «У вас вот тут романс идет»… А человек со слухом ходит вокруг и страдает. Я на своих творческих встречах немножко пою. Мне помогает гитарист. Романса два-три спою, и публику это так удивляет! В моих выступлениях есть даже такая рубрика «Моя неспетая песня».
— А «несыгранная роль» у Пуговкина есть?
— Почти все артисты говорят: «Свою главную роль я еще не сыграл». Я считаю, что это банальный ответ. Я живу в реальности, не жду никаких предложений, не мечтаю ни о чем — чтобы не было потом разочарований, переживаний. Я вижу много американских фильмов, там актеры в моем возрасте играют главные роли, и это замечательно. Потому что на зрелого артиста смотреть интересней. У нас с возрастом списывают сразу: «Ну, он уже свое отыграл!» Режиссеру такие актеры не нужны, потому что ему надо с ними работать, а работать с актерами надо еще уметь! У нас это теперь редкость. Мне один как-то сказал: «Михал Иваныч, я знаю, что вы репетировать любите. А я нет. Я люблю всю свежее». Я говорю: «Я тоже, если это касается мяса или фруктов».
Мне дороги все мои фильмы, потому что я очень люблю свою профессию. А если говорить о жизни вообще, я делю ее на три периода. Первый период — молодость, все легко и как-то беззаботно. Когда я пришел в «Дело Артамоновых», Рошаль спросил: «Петь можешь?» Я говорю — «Да». — «А плясать?» — «Конечно». Я все мог. А попробуют меня сейчас спросить, я отвечу: «Минуточку-минуточку… Надо подумать, приготовиться». Уже не то.
Второй период — зрелость. И человеческая, и, естественно, художественная. Это большой период, который для меня зря не прошёл.
Ну и третий период я называю старостью. Это самый трудный период. Вот если его пройти красиво, с достоинством, с поднятой головой — это трудно очень, но это надо сделать. Это стоит включения всех эмоций, всего разума, всей воли. Этим я и занимаюсь сейчас.
