они, — говорил Сыч, удивлялась про себя памяти кавалера. — Они еще тогда спрашивали про должность, нет ли при вас какой должности. Если им жалование дадим, так пойдут, думаю.
— А людишки проворные? — уточнил Волков.
— Людишки ушлые, при судье по двадцать лет состоят, ушлые, не волнуйтесь.
Волков чуть подумал и сказал:
— Скажи, жалование назначу по пять талеров в месяц. Но чтобы на тот берег ушли и там были постоянно. Чтобы и денно, и нощно слушали и смотрели, чтобы сразу мне все, что меня касаемо, сообщали.
— За пять-то талеров, они, экселенц, спать не будут, — сообщил Сыч. — То деньги для них большие, согласятся наверняка.
— А ты найдешь их?
— Не волнуйтесь, экселенц, коли не померли, найду, адресочки они мне оставили.
— Не тяни, езжай сейчас.
— Сделаю, экселенц, — заверил Фриц Ламме, но тут же добавил: — Только вы, экселенц, долю мою из добычи правильно посчитайте.
— Получишь долю знаменосца, то есть прапорщика, — обещал Волков.
— Знаменосца? А это много?
— Это доля Первого сержанта или прапорщика… Это половина офицерской доли.
— Это значит, что мне причитается чуть меньше, чем Рохе? А сколько же это будет в монетах? — начал прикидывать Сыч.
— Хватит, — рыкнул на него кавалер, — займись делом, езжай в Мален немедля. И запомни, это дело не шуточное, дело серьезное. Враг у нас лютый и беспощадный. Недоглядим за ним — беда будет. Проснемся, а на дворе у нас будут псы с гор.
— Все сделаю, экселенц, — обещал Сыч. — Перекушу только малость перед дорогой и поеду.
Обезопасить себя от вторжения горцев он, конечно, не мог, но мог их встретить, если удобно будет, или уйти от них. В том позора нет, что от сильного врага уходишь. Главное знать, когда он придет.
Но горцы были только половиной его бед.
Он встал, сделал знак Максимилиану и Увальню, чтобы сидели, и со стаканом в руке пошел к офицерам. Роха и Бертье о чем-то весело разговаривали, стоя рядом с бочкой, за которой сидел и что-то записывал Рене.
— Рене, — произнес Волков, подойдя к ним, — вы серебро уже пересчитали?
— Так точно, — отвечал ротмистр, — корпоралы считали, говорят, что серебра разной чеканки будет почти на пять тысяч монет земли Ребенерее. И еще четыреста две монеты золотом. Тоже разных чеканок.
Волков чуть помолчал и сказал:
— Треть этого нужно будет отдать.
— Графу? — спросил Рене.
— Граф обойдется, — ответил Волков. — Герцогу.
— О! — сказал Роха и засмеялся. — Герцогу то на один зуб будет.
— Герцогу вся наша добыча на один зуб будет, — невесело сказал кавалер. — Но в знак уважения все-таки пошлем.
— Это мудро, — сказал Бертье.
— Да, это мудро, — согласился с ним Рене.
Роха ничего не сказал, чего там говорить попусту. Раз надо, то надо.
Никто из офицеров не знал, что герцог самолично запрещал ему устраивать свары с горцами. И герцог ему об этом говорил, и канцлер его ему говорил об этом, и граф раз десять уже. И в то, что ему удастся избежать гнева герцога, что ему удастся откупиться подачкой в две тысячи талеров и сто тридцать золотых монет, он не верил. Тем не менее, деньги нужно было герцогу послать. А графу…
Графу нужно было сообщить об удачном деле раньше, чем о грабеже сообщат ему сами ограбленные.
— Максимилиан, Увалень, собирайтесь, седлайте коней, — сказал он и допил вино.
— Едем в Эшбахт? — спросил Максимилиан.
— Сначала в Эшбахт, сразу потом в поместье Мелендорф.
— Мы едем к графу? — удивился юноша.
— Да.
Глава 26
Как въехал во двор, так сразу заметил неладное. В глаза бросилось, что те люди дворовые, которых дали в приданое за Элеонорой Августой, у забора в теньке сидят. И бабы, и мужики сидят себе, лясы точат. Смеются чему-то, весело им, лодырям. Господина увидали, а у того лицо злое, так вскочили, разбежались, кто за что стал хвататься, вроде как, все при деле. Странно это было, он огляделся, а во дворе кареты нет.
Тут одна девка молодая как раз с метлой мимо шла, он ее окликнул:
— Ну-ка, ты, стой.
— Да, господин, — кланялась та.
— Госпожа где?
— Не знаю, — отвечала та перепугано.
— Уехала? Куда?
— Не знаю, — пищит девка.
Волков с коня спрыгнул, идет в дом:
— Мария, Мария. Где ты?
— Тут, — выскакивает служанка из-за печи. — Здравствуйте, господин.
— Где госпожа?
— Не знаю, не сказали мне ничего.
— Когда уехала?
— Так вы уехали в ночь, а она на утро поднялась.
— Не сказала?
— Нет, сидели они с госпожой Бригитт, весь вечер шушукались, а утром ни свет ни заря поднялись и уехали.
Тут стал он злостью наливаться. Не понимал он, как жена его осмелилась на такое. Как смогла без мужа, без сопровождения, без разрешения из дома отлучиться. Дом бросила, без господского глаза оставила. Чувствовал он, что начинает ему докучать, своеволием своим эта графская дочь.
Мало, мало у него голова болела из-за герцога и из-за горцев, так теперь еще из-за бабы этой непутевой покоя не знать.
— Мыться, одежду чистую, — сухо сказал он Марии.
— Сейчас, господин, седлаю, только подождать придется, пока воду наношу да очаг разожгу.
— У тебя целый двор дармоедов у забора сидят праздные, разговаривают. Пусть они носят, ты одеждой займись.
— Они меня не слушают, господин, говорят, что у них своя хозяйка есть, и она им указа, а не я, — говорила Мария, хватая ведра.
— Стой, — мрачно произнес он.
Она остановилась в дверях.
— Что?
— Так и говорят, что у них хозяйка своя есть? — медленно спрашивал он, идя к своему креслу.
— Ну, всякое говорят, — отвечала Мария нехотя, понимая, что лишнего сказала.
— Не выкручивайся, отвечай, — он сел в кресло, вытянул ногу, положил ее поудобнее, а эфесом меча стал поигрывать, крутя его. — Рассказывай, что они тебе говорили.
— Ну, говорили, что я им не указ, что они слушаться будут только госпожу, — произнесла служанка. — Как госпожа повелит, так они и сделают.
— Увалень, — произнес кавалер, а самого лицо словно из камня.
— Тут я, господин, — сразу откликнулся тот, он сидел на лавке возле самого входа, встал, как только его окликнули.
— Всех дворовых сюда, не медля, — сказал Волков тоном, от которого даже у Максимилиана мурашки по спине побежали, а уж у Марии так и ноги отняться могли.
— Сейчас, господин, — сказал здоровяк и вышел.
Он быстро вернулся, дворовые тоже пришли. Стали у входа, ожидая слов хозяина.
— Я слышал, что вы не хотите выполнять волю Марии? — спросил их господин.
Сначала никто ему не ответил, стояли холопы приглядывались. И тогда заговорил старший, решился:
— Господин, хозяйка наша Элеонора Августа, сказала
