и себе помочь таким образом. Ведь она велела Филипу спуститься вниз и попросить деньги у Драммонда. Филип должен был это сделать. Но Филип не поднял тревогу. Не поднял ее также и Спарроу, спустившись вниз и вернувшись. Поэтому Люси ждала. Через три часа кто-то сообщил в полицию.
План был идеальный. Если бы на нее пало подозрение из-за ножа и подвески, что естественно, то, во-первых, как я уже говорил, возникал вопрос, зачем именно ей понадобилось убивать Айона? Во-вторых, зачем разбрасывала возле убитого свои вещи? Совершить умышленное убийство собственным ножом, который видело столько людей? Что за абсурд! Не обрати ты внимания на цепочку, то она могла бы сделать это и сама — спросить, уж не считаешь ли ты, что застегнутая цепочка может упасть во время борьбы? Слишком много следов указывало на Люси, чтобы ее можно было вообще подозревать. А кроме того, ведь существовала еще и Сара, любовница ее мужа, конечно, ненавидевшая ее. Ясно, что кто-то хотел скомпрометировать Люси. А она, добрая и безгранично великодушная, призналась, что убила Айона Ты понимаешь этот гениальный ход?! Она призналась, хотела дать понять, что прикрывает Спарроу, которому создала лучшее в мире алиби. Ей это ничего не стоило, а сразу снимало все подозрения: она даже не смогла найти мотив убийства! Разумеется, настоящий мотив должен был на веки вечные оставаться неизвестным. А потом те проклятые перчатки, спрятанные вроде бы так глупо в месте, куда имели доступ только они двое — Люси и Сара. Ведь если бы Люси убила, то не спрятала бы их так по-идиотски. Так могла поступить, конечно, лишь Сара! Перчатки снимали подозрения со всех, кроме Сары… и Люси, но Люси уже успела поставить себя вне их. У нее отсутствовала причина убивать Драммонда, отсутствовала причина компрометировать себя. А у Сары была причина его убить и бросить на нее подозрения в убийстве. С утра Люси ждала, пока мы до этого додумаемся. Вела себя предельно тактично. Но заметь: насколько на нее не произвело впечатления, что Айон убит её ножом, настолько оказалось важным сообщение о найденной тобой цепочке — она сразу призналась. Таким способом она хотела нам сообщить, что сейчас уже у нее нет никаких сомнений, что не знает, кто из них это сделал, но боится, не муж ли, и что любит ее так сильно, что готова погибнуть, лишь бы он был счастливым.
Но Люси Спарроу, гордая и спокойная, богиня операционной, которая спасла так много людей, что одного может себе позволить убить, живущая по собственным законам, совершила несколько ошибок.
Первое. Во время допроса она сказала, что отсутствие ножа в чемоданчике заметила бы сразу, а позже сообщила, что сегодня утром уложила туда эластичный бинт. Это означало, что отсутствие ножа не удивило ее, хотя она ничего не могла еще знать. А могла она не удивиться только в том случае, если бы знала, где этот нож: он торчал в спине Айона.
Второе. Подвеска. Я обратил внимание, что она надевает ее к двум разным платьям в один день. Это у женщин случается крайне редко. Тогда я подумал, что она попросту не заботится о своей внешности, но позже, когда подвеска приобрела вес, продумал ситуацию еще раз. Она явно хотела запечатлеть ее у нас в памяти.
Третье. Она сказала: «У Сары есть маленький „Ремингтон“», хотя ранее утверждала в разговоре со мной, что совершенно не разбирается в машинках. И вообще ни одна женщина не говорит так о пишущей машинке. Они говорят просто: «Попросила пишущую машинку».
Четвертое. Стакан. Только убийца мог поставить его. Ни один из проходивших позже: Филип, Спарроу, Гастингс, Сара, Филип и я — не был в том состоянии, чтобы пойти за соком. Может, и пошел бы за ним после посещения живого Драммонда, но каждый из нас спускался к нему по личному делу, и каждый убеждался, что он мертв, поэтому не мог после этого идти за соком. Только убийца мог пойти за ним, оставить его на камине, войти к Айону, совершить убийство и забыть о соке. Сара не нуждалась в подобного рода оправданиях в собственном доме, она могла спуститься за чем угодно, никто бы даже не поинтересовался. Могла дать распоряжение прислуге. Взять стакан сока после 10.30 могла только Люси, больная Люси Спарроу, муж которой вел беседу, и она не хотела отрывать его от гостя. И только Люси Спарроу сказала, что не спускалась вниз. И кстати, зачем ей останавливаться и ставить стакан на камин? Только для того, чтобы в темноте открыть дверь кабинета рукой в перчатке. Если бы она несла стакан в одной руке, то должна была бы открыть дверь другой. А тогда ей пришлось бы выпустить нож или где-то спрятать, откуда его трудно сразу извлечь. Вообще, стакан с соком очень ей мешал. А потом она забыла о нем.
Но мне не хватало одной вещи, и поэтому я пошел к ней в комнату, когда вы находились внизу. Ты потом спросил меня, где я был. Я пошел туда за пеплом от сожженного листа бумаги.
— За чем? — Паркер вытер пот со лба. — За чем?
— За листом бумаги, в который Люси Спарроу завернула окровавленную перчатку! Ведь во что-то ей пришлось завернуть, чтобы не испачкать халат. А потом она тотчас ее сожгла — Филип мог через пару минут раскрыть убийство, и было бы поздно. И я нашел этот лист, полностью сгоревший, — в камине, разумеется.
Паркер встал.
— Вот как… — тихо сказал он. — Я тоже думал обо всем этом… Думал о фрагментах… Иногда был убежден в том же, что и ты. Но мне мешало отсутствие мотива! А ты его нашел. Но как… как мы докажем ей? Это лишь косвенные доказательства… По крайней мере это уж точно. Ты знаешь, и я знаю, как все случилось. Айон тоже знал в последнюю секунду своей жизни. Но суд? Какой суд в мире вынесет ей обвинительный приговор, основываясь на твоей гипотезе и пусть даже эффектных, как скажет ее адвокат, выводах? — Он подошел к Алексу. — Джо, это страшно!
Джо встал. Подошел к двери и выглянул.
— Я могу задать один вопрос мистеру Джонсу?
— Ну, конечно! Задавай, Джонс!
— Да, шеф? — Джонс вырос будто из-под земли.
— Миссис Спарроу спускалась вниз во время нашей беседы в кабинете? — спросил Алекс.
— Да. Звонила в Лондон, что не приедет на операцию и просила, чтобы ее сделал какой-то доцент…
— Идем… — сказал Алекс и первым начал подниматься по лестнице. Перед
