медвежьей охоте, читал о ней в книге, Ширина Шахматова, что ли…
Мы собираемся. Видим, и лесничиха снимает со стены двустволку.
«Ты куда?»
«С нами, — отвечает за нее муж. — Я медведя вам буду ставить, а она его дострельнет, ежели вы упустите».
«Как? — удивляется наш охотник. — Василиса Тимофеевна, вы на медведя ходите?»
А муж ее объясняет, что это она своей медвежатиной нас угощала, сама убила зверя.
«А вы знаете, Василиса Тимофеевна, — говорит это ей Ленин, — что сто восемь лет тому назад в здешних местах ваша тезка с рогатиной на французов хаживала?»
«Французов, — отвечает ему Василиса, — у нас тут нет. А вот дезертиры «зеленые» шлялись. Красноармейцы летось приезжали, стояли у нас в сторожке, и ихнюю зеленую банду кончили».
7
— Лес там, Андреич, — сказал Тихана, обращаясь к Пересветову, — не то что наш бывший воейковский, в Пензенской губернии. Сосны — что твои колокольни, ветви у них словно колокола многопудовые, виснут от снега! Под деревьями будто коридоры разошлись во дворце каком царском, пурга их подмела; дорога впереди начисто занесена, а позади нас — ну точно бабы следом за нами по снегу стираные холсты выстилают!..
Привозит нас лесник к овражищу глубокому. Лошадей привязал и вырубил себе длинную слегу из молодого вяза, не шибко толстую, чтобы в руках удержать. Сбросили мы тулупы и полезли в полушубках гуськом пешие через овраг, без лыж. Кое-как на кручу из оврага выбрались, еще продрались скрозь чащу и выходим на просеку. Я иду с моим охотником, от него ни на шаг, где вязко — руку ему протягиваю, подсобляю.
Поотстали мы от других маленько, он и говорит:
«Тихана Васильевич, а ведь стыдно будет, коли мы с вами промажем и Василисе Тимофеевне придется за нас медведя достреливать?» — «Мы с вами, говорю, не промажем!..»
А на просеке тихо, только снег поскрипывает под ногами.
Солнце из-за вершин наискосок светит — и не греет нисколечко! Мороз такой, что ружейный ствол ладонь прихватывает.
Идем молча. Доходим до старого лесникова следу, — остановил нас лесник. Показывает — в сторонке ель повалена ветром, макушка под снегом, а корень наружу выворочен.
«Под комлем залег!..»
Завел нас лесник тихонько сбоку, расставил шагов на тридцать от елки. Нас двоих с Владимиром Ильичем как раз супротив чела берлоги. Видно, как из нее парок лёгонький нет-нет да подскочит. И ветка над ней обледенела. А скважина в снегу узкая — и не приметишь, разве совсем близко подойдешь.
Правее нас поодаль начальник мой встал, а слева — лесничиха. Тогда егерь обошел кругом и с другого боку к берлоге выходит. Машет нам рукавицей: ну, дескать, теперь остерегайтесь!
И слегу начинает в снег засаживать. А у меня в голове: ну как медведь вымахнет, а лесник не успеет за пень притулиться? Срежем его, заместо медведя…
Стой, думаю, нет! Егерь сам свое дело знает, а мне впору свое упомнить: его беречь! Смотрю, а он держит ружье на изготовку, на берлогу глядит и весело так, словно тогда Чапай на медведя, щурится. Инда топырятся у него усы!..
Держу ружье, курок на взводе. Примериваюсь, как мне ловчее второе взять, — начальник мне запасную берданку дал, ежели первая осекётся, — как мне ловчее прыгнуть, чтобы его заслонить, ежели на него медведь попрет. И опять впиваюсь глазами под ель.
А под елью как зареве-ет!.. Да как брызнет из-под нее снег! Да как покатится оттуда прямо на нас медведь! Мордой книзу, ну точно свинья бурая, а тушей с бычка, никак не меньше…
Я приложился. Вижу его злые глаза, ловлю их на мушку — бац!.. И сам диву даюсь, до чего гулко моя берданка на весь лес ухнула, — чистая пушка!
Медведь с разлету в снег так и ткнулся.
— Убил! — кричу я сам не свой и к зверю бросаюсь, а лесник с начальником на меня кричат:
— Стой! Куда!.. Ружье заряди!
А охотник наш смеется и говорит:
— Кто убил? Тихана Васильевич, и вы тоже стреляли?
Гляжу, а ствол его ружья еще дымится.
А мой начальник кричит:
— Это я медведя убил!
И с ружьем настороже шагает к зверю. А тот уже и не ворошится ничуть.
Начинаем страшенную тушу разглядывать, находим пробоину во лбу, возле глаза.
«Это, говорю, я в башку метил!»
А Владимир Ильич все надо мной посмеивается:
«Нет, это я! А вы, Тихана Васильевич, промазали!»
Ну нет, думаю, не мог я промазать, когда о н рядом со мной стоял! Но мне, конечно, оспаривать его конфузно, и не хочется мне, чтобы он промазал, и я отвечаю:
«Мы с вами двое в одно место попали».
Переворачиваем зверя на бок, находим под левой лопаткой кровь.
«Ага, вот и моя пуля!» — радуется мой начальник.
А лесничиха подходит, правое ухо медведю отгибает и тихо так говорит: «Здесь должна быть…»
И верно! За ухом еще пуля вошла. А я и не расслышал, когда они все успели выстрелить…
Тихана целый вечер рассказывал им о Ленине. Когда он уходил, Костя снова попенял:
— А ты мне тогда не написал, что это вы на медведя с ним ехали!
Тихана опять ничего на это не сказал.
8
Скугарев, услышав в доме отдыха о смерти Ленина, немедленно отпросился в Москву. Увидя мужа неожиданно в дверях комнаты, Фира всплеснула руками.
Уговорить Владимира вернуться обратно ей не удалось. На похороны все-таки она его не пустила. Но два дня спустя он без ее ведома, тайком, выскользнул из дома.
Вернувшись через несколько часов с необыкновенно возбужденным лицом, он сказал жене, что ходил «п р е д у п р е д и т ь Л е н и н а»: в городе белые!
— Володенька! Что с тобой?! — ужаснулась Фира его словам. — Ведь Владимир Ильич скончался! Ты же помнишь это? Помнишь?.. И какие в Москве белые? Откуда они? Разве ты не видел на улицах портретов Ленина в траурных рамках?..
Ничто его не могло убедить. Портретов «они» нарочно не снимают, утверждал он. Хотят «усыпить нас», а завтра утром напасть на ЦК партии! Он ходил предупредить Ленина об опасности, но забыл дома партийный билет, а без партийного билета его не впустили в здание ЦК. Москву заняла белая армия!..
…К вечеру у Скугарева начался припадок буйного помешательства. Его увезли в психиатрическую больницу.
Это было ударом грома! Косте не давал покоя упрек Минаева, что весной он «за Володькой недоглядел». Ведь Пересветов и зимой не собрался навестить Володю в доме отдыха! Конечно, он оторвался бы ото всех дел, — но кто подумал бы о возможности такого трагического исхода?
Фира первое время не могла оставаться дома одна и несколько дней с двухлетней
