гляденья в глаза сложилось…
Далек-далек лунный луч, Далек-далек свет из туч, Не охватишь целиком этот мир…
– Иногда сижу это я, бабушка, нарочно дома, а детвора думает, что нет меня, через забор лезет. На урючины залезут и давай лакомиться. В подол еще наберут, тогда уходят. А я гляжу на них и любуюсь… слышишь, бабушка, дети, говорю, наши урючины облюбовали, дети! Думаю, со стороны улицы надо плодовые деревья посадить. Кто приходит-проходит, попробует… дети, вот, едят…
1
Зажил отец наш бобылем.
Пока гнев не прошел, не чувствовал, что жены нету дома.
Теперь мало-помалу замечать стал.
По жене нет-нет, да и заскучает, вздохнет. Подушку руками, нет-нет, да и обхватит, вздохнет. По двору кругами-кругами походит, вздохнет…
Скучно без жены!..
На лошадь вскочит, затемно со двора отъедет.
К забору шурина подъедет, через забор глянет.
В темный двор всматривается. Вздохнет, снова вглядывается…
Запах матушки нашей ноздрями втягивает…
2
Думал-думал, решил дядю к шурину послать.
Дядя просто в бешенство пришел:
– Да чтоб тебе ослепнуть! Что натворил, а?!
И кулаком по полу стучит.
– Язык так не распускайте, – тетка говорит.
А дядя все – бух-бух! – кулаком по полу:
– Говорил тебе отец твой покойный, говорила тебе мать твоя покойная, брось ее, жизни тебе с ней не будет, говорили! Что, просто так говорили? Как говорили, так и стало! Сам свою жизнь в пыль развеял! Она тоже так вот думала…
– Что она думала? – отец говорит.
– А о том думала, что что нет мужу до детей дела…
«Уйду от него, попробую судьбу свою сама устроить», – вот что думала.
– Ладно, ушла, и скатертью дорожка! – тетка говорит. – А тебе жену искать надо! Нож без ножен не оставляют!..
«Неужели до такого она дошла?» – отец наш про себя думает.
Сидел-сидел, смелости набрался.
– Ладно, – говорит, – придется новую жену заводить.
3
Посоветовался дядя с родней, сложившееся положение обсудил.
Стали для отца нашего женщин подыскивать.
Двух нашли. У обеих мужья в авариях погибли.
Одной где-то тридцать пять, бездетная. Второй около сорока, двое детей.
Тетка хлопочет:
– Дверь увидав, не бери; колыбель увидав, бери, – говорит. – Айгуль больше подходит: дети есть…
Дядя на себя заботы свата взял.
У родителей женщины согласие получил. На деток ее поглядел.
Хорошие детки, ласковые.
– Вот и славно, – говорит дядя, – племяннику нашему готовые дети будут.
4
Дошли и до матушки нашей эти разговоры.
Вспыхнула матушка, как фитиль!
На подоконник села, локти уперла.
– Ну и ладно, мне-то что… – шепчет.
Подбородок в ладони вдавила. Голову чуть влево наклонила, глаза в себя куда-то глядят.
Лицо пылает, желваки туда-сюда ходят. Грудь обвисла, точно упадет вот-вот. Тянет грудь обвисшая книзу ее.
Нет, не горе это, не ревность это…
Груди ее, как чаши, точно на нитках повисли. Вот-вот оборвутся, обрушатся с тела на землю, разобьются вдребезги…
5
Затвердела внизу грудь, точно камень стала. Распрямилась матушка. Нет, не прошло.
Что затвердело, не размягчиться никак, не опустится. Попробовала матушка грудь размять. Пальцами слегка – пир-пир – по ней прошлась. Не чувствует ничего грудь.
Стала издали пальцами к ней подходить, еще осторожнее. Ладонью тихонько-тихонько поглаживает. Глаза закрыла, поглаживает.
Почувствовала грудь пальцы.
Наконец, стало тяжесть в груди отпускать немного.
На лбу пот холодный выступил.
Сидела-сидела, улыбнулась слабо. Словно со словами чьими-то соглашается, головой кивает бессмысленно.
– Пусть женится, белая нога черной не станет, – одними губами шепчет.
6
По природе своей женское племя само о себе заботиться может, и накормить-напоить само себя может, и детей поднять само может, а все равно… все равно по самому своему имени – слабо![76]
Потому женское племя всегда голове своей защиту найти желает.
По природе своей женское племя и своенравным быть может, и надменным, а все равно пред защитой своей смиряется.
Кто голове женской покров и защита? Начальник? Или нищий? Слепой или плешивый? Или вовсе калека?
Все равно племени женскому, все равно!
Что красавец, что урод – в четырех стенах всяк сойдет.
Так и живет женское племя, под покров головы своей прибегая.
Голова непокрытая…
По природе своей женское племя и унижение вынести может, и оскорбление вынести. А скажешь «голова непокрытая»[77] – этого не вынесет!
«Стерпится-слюбится» – такая поговорка среди них ходит.
Что к этому миру ее привязывает, чем племя женское привязано к нему?
Скорбь в нем, усталость, до подушки бы голову донести.
Для облегчения и дан ей на всю жизнь супруг. Супруг ей, умирающей, в рот воды накапает[78].
Не зря говорят: муж-жена – плоть одна!
Люди, к матушке нашей посвататься наверно кто-то захочет, люди! Люди, среди них наверно и такие, кому с женой не повезло, и вдовцы, жен потерявшие и с детьми оставшиеся, и такие будут!
Ладно, стерпится-слюбится, ладно!
Только вот… за того, кто о детях постоянно тоскует, с тем не уживется! Потому никому не скажет, зачем так поступила!
Мужское племя злым не рождается! Для хлопка́ две ладони нужны!
Так ведь она с любым сладит. На все, что не скажешь ей, «ладно» отвечает. Волосами, как метелкой, метет; руками, как кочергой, шурует!
Ладно, пусть чужие дети матушку нашу своей матерью не называют, ладно! Так ведь зато матушка их, как своих, любит! Как мать, за ними смотрит!
О такой жене мужчина только мечтать может…
7
Подъехал отец наш к дому шурина. С лошади сошел. Лошадь под уздцы в дом завел.
Там уже все в сборе.
Стоит отец наш перед всеми, уздечку мусолит, сгорбился.
Медленно-медленно разводные слова проговорил:
– Два раза «талак»! Хватит?
Матушка наша Аймомо, возле окна сидя, ответ свой услышала.
Брат старший матушкин только руками развел.
Стали родственницы да соседки головами качать, жалеть-горевать.
– Ой, сгубила сестричка наша жизнь свою! – невестка говорит. – За другого пошла бы, уже и внуков бы увидала!
Соседки подхватывают:
– Вот судьба какая, кто б подумать мог…
– Может, она еще найдет свое счастье!
– Найдется человек – мы ее выдадим!
– Ничего, из десяти роз всего одна завяла!
– Еще и сыночки у нее, как барашки резвые, будут!
– И дочки, как конфетки сладкие, будут!
– Бусину с дырочкой на земле не оставляют!
8
Спрятал отец наш глаза от людей.
В землю глядит, горюет.
Глаза поднимет, на дядю своего поглядывает.
На душе не сказать как скверно.
Под ногами или земля, или что – не чувствует. Стоит как чурбан какой-то.
Обернулся назад понуро. Так, от земли глаз не поднимая, лошадь в поводу ведет. Медленно-медленно идет. Все в землю пялясь, идет. Голову понурив, идет.
Слышит позади голос дядин:
– Ладно,
