Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 56
в Великобритании. Применялся большинством морских государств.
VIII
Абиссиния.
Где-то на прибрежных
равнинах близ Сагалло
— Куда мы едем-то? — лениво поинтересовался Тимофей. Два часа трясёмся в сёдлах, и ничего. Равнине этой конца-края не видать, земля сухая, какие тут могут быть следы?
— Это для нас с вами не могут. — отозвался Остелецкий. Он ехал на смирной лошадёнке и всё время морщился — любой толчок отзывался в контуженной руке болью. — Афары читают следы на этой земле, как мы с вами — «Петербургские ведомости». А эти — аскеры, личная гвардия негуса, они на равнинах, как дома, ни единого, самого крошечного следочка не пропустят. Видите — даже с сёдел не слезают, только наклонятся, присмотрятся — и пожалуйста, указывают верный путь!
Верный или нет — это ещё бабушка надвое сказала… — медик явно не желал сдаваться. И вообще, Вениамин Палыч, не пойму, зачем вы меня-то потащили в эту вылазку? Как будто у меня с ранеными забот мало…
— С ранеными остались доктора с «Мономаха» и «Бобра», справятся и без вас. Проедетесь, проветритесь, только на пользу пойдёт. Сколько вы из санитарной палатки не выходили — сутки, двое? Если бы вас не заставляли, вы бы и о еде не вспомнили, пока не повалились бы от голода и усталости…
Матвей слушал эти препирательства, пряча ухмылку. Тимофей, хоть и брюзжит по всякому поводу, но явно доволен, что Остелецкий чуть ли не силой оторвал его от кровавых бинтов и гноящихся ран, вынудив предпринять эту прогулку. Сам-то гимназист уже успел пресытиться здешними пейзажами — раньше, ещё до нападения французов, когда они с землемером Егором совершали вылазки по окрестностям Сагалло, составляя наброски карт, описания местности, носящей мудрёное научное название «ксерические луга», посещая иногда афарские поселения, откуда привозили отснятые фотографические пластинки и наброски на тему жизни их обитателей.
Сейчас все собранные материалы лежали в сундучке, в его палатке — и Остелецкий уже намекал, что теперь именно ему предстоит завершить дело, начатое погибшим безвременно товарищем. «Попробуй систематизировать ваши заметки, — говорил штабс-капитан, — я потом просмотрю, посоветую что-нибудь. А когда вернёмся в Россию — отдадим в „Известия Русского Географического общества“. Я немного знаком с его вице-председателем Петром Петровичем Семёновым — вы, верно слышали, знаменитый путешественник, первым из русских проник на Тянь-Шань, поднимался на священный для азиатов пик Хан-Тенгри. Да они и так возьмут, материалец-то интереснейший, да ещё и с вашими фотографиями. Никто из наших путешественников ещё не делал научных, географических описаний этих краёв, вы будете первым…»
Матвей, однако, здраво оценивал свои возможности — ивозражал собеседнику, что не является ни в коей мере ни географом, ни учёным — и даже тех минимальных знаний, которые погибший землемер получил в своём Межевом Институте, у него нет. На что Остелецкий отвечал, что лиха беда начало — зато многие из тех, кто проглотил множество книг и выучил наизусть все мыслимые географические карты, вовсе не выходили из своих кабинетов и библиотек, и не видели того, что сейчас открывается их глазам. А науки — дело наживное, на то и придуманы университеты, чтобы их постигать…
Эти слова грели душу вчерашнего гимназиста. Стать путешественником, землепроходцем, географом, под стать доктору Ливингстону или Николаю Пржевальскому — что может быть увлекательнее? К тому же это совершенно не противоречит тем мыслям о собственном будущем, которые всё чаще посещали Матвея.
Пока он, правда, предпочитал о них не распространяться — но ведь это не продолжится вечно?
Едущий впереди аскер придержал лошадь (та фыркнула, встала и потянулась к пучкам сухой травы под копытами) наклонился и долго всматривался в землю. Потом выпрямился, приподнялся на стременах и вскинул руку с зажатым в ней длинным, тонким копьём с листовидным широким наконечником, указывая на заросли акаций чуть в стороне, и что-то выкрикнул на своём языке.
— Смотри-ка, что-то нашёл! — прокомментировал Остелецкий. Поехали, господа, посмотрим, что ли?
* * *
Посланники правителя Абиссинии императора Йоханныса IV-го — «владыки владык» или негуса негести, как предпочитал называть его Остелецкий — прибыли в Новую Москву в сопровождении множества вооружённых всадников и большого обоза с провиантом, слугами, шатрами и подарками аскерам Белого Царя.
Торжественной встречи, однако, не получилось: ещё дымились воронки, оставленные французскими снарядами, ещё тлели пепелища на месте сгоревших хижин, ещё стонали в санитарных палатках раненые и умирающие. Гости поозирались, подивились на стоящие в бухте корабли понаблюдали за буксировкой «Бобра» к назначенному месту стоянки, и принялись устраиваться. Свой лагерь они разбили в полуверсте от руин Сагалло; на следующий день командир «Мономаха», капитан второго ранга Яков Аполлонович Гильдебранд устроил для них «официальный приём» на борту своего крейсера. На палубе, возле грот-мачты установили вынесенные из кают-компании дубовые столы; матросы в накрахмаленных голландках и специально выданных по такому случаю белых нитяных перчатках разносили по указаниям буфетчика блюда и вина — члены «высокой делегации» оказались все, как один, христианами монофизитского толка, и от спиртного не отказывались. Когда прозвучали здравицы государю императору всероссийскому и его абиссинскому коллеге, шестидюймовки бортового плутонга «Мономаха» дали залп, отчего часть гостей едва на попадала со стульев, а перепуганный переводчик-грек сделал попытку нырнуть в ближайший световой люк, но был вовремя перехвачен и остановлен бдительным боцманом. За неимением судового оркестра слух гостей услаждали по очереди граммофон и поднятый из кают-компании рояль, за который сел мичман Шилов, предпочётший в своё время гардемаринскую форменку и палаш учёбе в консерватории. В ответ певец-асмари, сопровождавший посланников негуса на пиру, исполнил длинную, непривычную для слуха европейцев песню, аккомпанируя себе на странном однострунном инструменте, именуемом «масинко». К чести русских моряков надо отметить, что они стоически перенесли это испытание.
Разговоры за столом шли, по большей части, на довольно скверном языке французском. Моряки, в силу полученного образования, владели больше английским, что же касается гостей — то из них на языке Дидро и Вольтера были в состоянии связать несколько фраз от силы двое-трое. Единственный переводчик («толмач», как с усмешкой обозвал его Остелецкий) русского не знал совершенно и, к тому же, ни на шаг не отходил от главы «делегации». Тем не менее, штабс-капитан с Казанковым, как могли, объяснили абиссинцам суть происходящего в последнее время вокруг Сагалло, и те, опытные воины, сразу уловили главное: белых аскеров предали, предатель бежал, и скрывается где-то в окрестностях — но найти его русские не могут, за неимением времени и знающих местность проводников. Гости, как раз имевшие и то, и другое, охотно предложили хозяевам помощь — так что уже на следующее утро на поиски сынка вороватого столичного полицейского чина отправился конный отряд в составе полудюжины абиссинцев, Остелецкого, Матвея и студента-медика Тимофея, которого штабс-капитан чуть ли не силой оторвал от раненых и вынудил сесть в седло.
Лошади у русских членов небольшой партии тоже были местные, абиссинские — и они, надо сказать, разительно отличались от афарских кляч, с которыми им приходилось сталкиваться до сих пор. Аскеры негуса
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 56
