Пьетта молчала, задумчиво и напряжённо глядя на меня.
– А что ты сделала, чтобы оправдать наши ожидания? – наконец ответил за неё тот, стриженный под горшок.
– Это не ответ, – я перевела взгляд с Пьетты на её союзника. – Скажите, какие ожидания я должна была оправдать? Не надо рассказывать мне про Элайю, я всё это слышала и не раз. Вы настаиваете на том, чтобы все мы навсегда покинули Акренор. Но разве это поможет вам решить те проблемы, которые толкнули вас на восстание? Скажите, чего вы хотите? Что, если я смогу помочь? Ведь за этим мы пришли сюда. Чтобы договориться. Вы слушаете нас, но не слышите.
– Хватит, – перебила меня Пьетта. – Солнце садится. Полагаю, всем нам пора отдохнуть и подумать.
Я вздохнула. Пьетта встала из-за стола первой. Я следом за ней.
Не глядя ни на кого, я направилась к своей палатке. Краем глаза заметила, что Надаэр смотрит на меня. Возможно, он хотел подойти. А может быть, нет. На всякий случай я жестом показала ему, что хочу остаться одна.
У меня уже не было сил думать о том, что мы заварили. О тех ошибках, которые совершили. Оставалось отодвинуть их в сторону и двигаться вперёд.
ГЛАВА 8Ночь была холодной.
Я вертелась с боку на бок, прислушиваясь к завываниям ветра, и больше всего жалела, что Надаэра нет со мной. Что я упёрлась как… обидевшись на его холодность, и так и не поговорила с ним последний раз перед сном.
Мысли о восставших в голове не держались.
Вместо этого в сознание постоянно возвращались его руки и его лицо, и от этих образов я казалась себе ещё более одинокой, чем была наяву.
Около полуночи я не выдержала и, закутавшись в плащ, выбралась из шатра. В кристально чистом небе ярко сиял молочно-белый диск луны. Было так тихо, что перестань дышать – и услышишь, как стучит твоё собственное сердце.
Я отошла к краю плато и забравшись под рубашку, выудила аррак. Замерла, разглядывая его. Как им пользоваться я не знала. Всё то время, что я провела во дворце с Асмодеем, амулет служил мне напоминанием о Надаэре.
Когда мы ступили в последний разлом, при мне не было ни мушкета, ни шпаги. Честно говоря, я так толком и не научилась с ними обращаться.
У меня вроде бы был какой-то дар – но за всё прошедшее время никто не удосужился объяснить, в чём он заключается и как им управлять.
Минуту назад я достала аррак просто потому, что не хотела быть одна. Хотела коснуться если не Надаэра, то хотя бы вещи, которую он держал в руках.
Однако теперь, глядя на загадочный кругляшок, я поглаживала его испещрённую инкрустациями поверхность и думала о том, что это ещё и оружие.
Доран сказал, что к арраку можно привязывать заклятья. Возможно, я смогу воспользоваться теми, что привязал Надаэр?
Я осторожно провела пальцем по острой грани амулета и вздрогнула, когда прикосновение к небольшой выщербинке заставило крышку отскочить.
Однако то, что находилось внутри, ни о чём мне не говорило. Аррак походил на карманные часы, только вместо циферблата было бесцветное матовое стекло, под которым клубилась серая мгла.
Надаэр с самого заката не сомкнул глаз.
Они с Дораном без помощи бунтовщиков поставили шатёр – один на двоих. Но с самого момента, когда голова его коснулась шерстяной подстилки, Надаэр чувствовал, что ему тесно здесь. Присутствие друга душило его. Он хотел вырваться, уйти – сам не знал куда. Но не мог, потому что понимал, что не имеет права ошибиться в третий раз.
Однажды его слабость, его отчаяние уже привели к тому, что погибла женщина, которой он дорожил. Тогда он тоже хотел уйти – и ушёл. Не думая о тех, кто остался во дворце.
Второй раз он оставил Элирену без защиты – и вот к чему это привело теперь.
– Спи… – послышался мрачный голос Дорана в темноте.
– Не могу, – отозвался Надаэр и сел.
– Надеюсь, ты изо всех сил пытаешься придумать план? – Доран открыл один глаз.
– Нет, – отрезал Надаэр и опустив подбородок на колени, уставился перед собой.
– Сейчас самое главное – убедить Пьетту в том, что мы можем восстановить порядок. Любые другие проблемы можно решить потом.
Надаэр медленно повернул голову к нему.
– Доран, а тебе самому не приходило в голову, что мы думаем не о том?
Доран в недоумении смотрел на него.
– Должны убедить, разберёмся потом… Бесконечные разговоры о долге и ничего о том, зачем нам нужен этот долг. Когда я пришёл к Торвану, я думал, он лучше Ловейна. Потому что Ловейн только и делает, что говорит прихожанам о долге. Человек ничего не значит для него. Только цель. А у нас и цели то нет… А долг всё равно есть. Если хочешь знать, чем дальше, тем меньше меня интересует, чем кончит этот проклятый Аркенор. Если стоять на своих вековых традициях, не думая о людях, его выбор – пусть будет так. Если его выбор – восстать и смести тех, кто даёт Аркенору жить, то давай дадим им право выбирать? Разве не в этом наш девиз? Воля решает всё.
Надаэр качнул головой.
– Можешь не отвечать. Я для себя уже всё решил. И действительно – давай спать.
Сколько ни старалась, я не могла понять, как пользоваться предметом, который держала в руках. Крутила его так и так. Пробовала касаться пальцами стекла и искала с боков спрятанные рычажки… ничего.
Наконец я закрыла глаза, собираясь с мыслями. И, напротив, отпуская их. Попыталась вспомнить, что делали персты, когда использовали его. Ничего… По крайней мере, ничего, что я смогла бы разглядеть. Значит, без чужой помощи мне его не открыть.
Вот бы всё было просто как в сказках – захотел – и получил.
– Мы уже говорили об этом, – раздался голос Пьетты. Так близко, что я вздрогнула. Открыла глаза и увидела, что серая мгла под стеклом сменилась изображением двух людей. Изображением ли? Хотя картинка была совсем маленькой, она как будто затягивала в себя. Стоило сосредоточиться на ней, как казалось, что ты сам находишься там в палатке бунтовщиков.
***
Пьетта нервно расхаживала по шатру из конца в конец.
Мало того, что троица вельмож, с которыми ей пришлось разговаривать в последние дни, истончила её терпение до предела, так теперь ещё Эрик, который мало чем отличался от них, требовал своё.
Пьетта не была аристократкой. Она владела шоколадницей на одной из центральных улиц Пандемониума и больше всего хотела, чтобы на этой улице всегда было спокойно. Гуляло много радостных и довольных жизнью людей, которые бы охотно покупали у неё шоколад.
Увы, она слишком хорошо понимала, что безвластие, гражданская война, а затем неумелый и самовлюблённый король довели город – и королевство, но за него Пьетта волновался куда меньше – до такого отчаяния, что о шоколаде и речи быть не могло.
