— Я помню, — тихо говорит Надя, а я качаю головой. Хочу, чтобы она поняла меня правильно.
— Мне нравилось танцевать — вот единственно правильный ответ. Деньги — да, важны были очень. И вряд ли бы я где-то заработал больше. Так что тебе достался не очень приличный мужчина. Не ангел. Не эталон. И поступки мои иногда далеки от совершенства. Что тогда, что сейчас.
Надя тянется ко мне, но я не спешу ей поддаваться, уклоняюсь, пока не скажу всё.
— Я ведь следить за тобой хотел. Была такая мысль: попросить Виталика отслеживать, где ты и с кем. Меня жутко бесил тип в телефоне, что звонил тебе и днём, и ночью. Хотел контролировать каждый твой шаг. Знать, что ты делаешь вне этих стен.
— Но не сделал же этого, — возражает она и всё же дотягивается ладонью до щеки. Трогает большим пальцем уголок моих губ. Поглаживает кончиками пальцев скулу. Я бы прикрыл глаза и забылся. Сколько уже? Два? Три на часах?
— Нет, но не потому что правильный. Порыв ушёл, а ярость в груди осталась. Я всё время представлял, как набью ему морду. Но мне и в страшном сне не могло присниться, что это Слава. Там, в палате, я обрадовался, что не устроил слежку. Тогда бы мои аргументы выглядели жалко. Получилось бы, что он частично прав.
— Глупости! Мы встретились случайно. Такие вещи не предугадать. И даже если бы ты следил, это было бы потом, а не сразу, как Слава придумал.
Я вздыхаю, успокаиваясь. Слишком тяжело говорить об этом.
— Он звонил сегодня, — признаётся Надя, и её слова бьют слишком больно. Но что я хотел? Слава не тот человек, что просто так сдаётся.
— Эй, ты же не ревнуешь? — Надя смеётся тихим уютным смехом.
— Ревную, — признаюсь честно. — Вот такой я гад.
— Ты красавчик. И это бесспорно! — скандирует она торжественно, почти по слогам, и почему-то слышу я в привычных словах твёрдость и восхищение, какую-то неоспоримую истину. Кажется, мне всегда её не хватало — беззаветной веры, что это действительно так. Что я хорош. Для неё. А большего мне и не нужно.
Я нахожу её губы — мягкие и тёплые. Я сам кладу её руки себе на плечи. Я веду ладонями по спине, привлекая и прижимая к себе. Даю понять, что не остановлюсь на поцелуях, и Надя льнёт ко мне, дрожит нетерпеливо, то ли стонет, то ли вздыхает.
Я подхватываю её на руки, несу в спальню. Там очень большая и удобная кровать. Кажется, я по-новому оцениваю комнату, которая до недавнего времени почти меня не интересовала. Но это мимолётно. На краю сознания. Потому что важней всего сейчас — девушка, что доверчиво обнимает меня за шею.
Я целую её всю — от макушки до пяток. Не пропускаю ни единого сантиметра кожи. Мне нравится прикасаться, трогать её губами, наслаждаться её дыханием, радоваться тому, как она вздрагивает, шевелится, откликается.
Её пальцы тоже не лежат безвольно, а гладят меня, высекая искры. Я похож сейчас на факел, яркое пламя костра, где сгорает всё ненужное — хлам, который нам не пригодится.
Наши тела лучше знают, как избавиться от сомнений и лишнего груза. У тел свой разум — простой и прямолинейный, понятный и однозначный. Им не нужно притворяться. Они знают, что хотят получить удовольствие, любить и быть любимыми. Для этого им не нужен ни язык, ни речь — они движутся, пристраиваясь, они притираются, ведут безмолвный диалог. У тел свои сигналы и потребности. Они смелее и раскованнее, безудержнее и честнее. И поэтому так легко, когда они поют, находить гармонию, взлетать ввысь, достигая пика наивысшего удовольствия…
Надя засыпает в моих объятиях. Убаюканная моим шёпотом, согретая моим телом.
— Я люблю тебя, — произношу слова вслух, но Надя не слышит — уснула. А я думаю о том, что нужно быть смелее, иначе она так никогда и не узнает, что в нашей жизни наступили очень важные дни, не проходящие эпизоды, а фрагменты, из которых мы обязательно начнём складывать историю нашей семьи.
Я проваливаюсь в сон под утро — за окном уже сереет. И кажется, только сомкнул глаза, как из его цепких объятий вырывает меня звонок в дверь. Тревожный. Долгий. Непрерывный. С таким звонком врываются в дом тревоги и несчастья, а поэтому я вскакиваю, прислушиваясь к бешеному ритму сердца в груди.
=44. Надя
Не знаю как Сене, а мне страшно. Кому в голову придёт беспрерывно звонить в дверь в такую рань?
«Что-то случилось» — единственная мысль, что бьётся в висках, причиняя боль. Я мечусь по комнате, и никак не могу одеться: руки трясутся, я хватаю всё подряд.
— Надя, — на Сене уже футболка и шорты. Он берёт меня за плечи, и в его движении столько ободрения, что я не сажусь, а падаю на кровать и пытаюсь успокоиться. — Вот халатик, возьми, — даёт он мне в руки единственно нужную сейчас вещь.
Надеваю, поясок потуже затягиваю. На мне даже трусиков нет, но это может подождать. Бегу к двери, которую уже открывает Сеня.
— Вы что, до сих пор спите? — врывается к нам мама Вера — бодрая, энергичная, сладко пахнущая духами. — Нормальные люди в такое время после пробежки принимают душ и пьют кофе.
У Сени — незабываемое лицо. Смесь шока, удивления, растерянности. Он провожает глазами мамину фигуру, которая бесцеремонно заглядывает в комнаты, что-то бормочет, потом напевает, отправляясь в кухню.
— О! У нас пополнение! — бурно радуется она и щекочет Мусю пальцами под шейкой. Кошка благодарно муркает, но от греха подальше прикрывает собой свои бело-розовые сардельки.
— Мам, что это значит? — проводит Сеня рукой по лбу. Кажется, нас отпускает напряжение. Мы готовились к чему-то страшному, а это всего лишь мама Вера явилась ни свет ни заря.
Она отрывается от плиты. Перестаёт петь. Пристально смотрит на сына каким-то пронизывающим насквозь взглядом.
— Как что? Пришла ковать железо пока горячо. А то ж ты будешь кругами ходить вокруг да около.
— Ты о чём сейчас, мам? — Сеня устало опускается на стул, я присаживаюсь на соседний. Мне тоже не понять материнской логики.
— Всё очевидно, сын! — упирает мама руки в бока. — Вы спите в одной постели, живёте в одной квартире. И поскольку у тебя не хватает мозгов, мама приходит на помощь.
Мы переглядываемся, не понимая, что она придумала и в чём мы виноваты.
