Детектив кивает на дверь, и мы выходим. Он запирает комнату на ключ. На крыльце — жадно закуривает и с облегчением выдыхает дым.
— Что будем делать? — задаёт вопрос Сеня.
— Зависит от того, что вам нужно. Если только ребёнок, посоветовал бы тянуть её в полицию, писать объяснения, давать показания. Весь её рассказ несложно проверить. Я знаю деревню и кладбище, где похоронены её сестра и мать. Есть свидетели, которые подтвердят, что Белла Бориславец родила мальчика, за которым потом ухаживала мать. Мальчика отдавали тётке — Светлане Волковой. Свидетели тоже имеются. Так что остались лишь штрихи. А всё остальное… я бы сказал, не наше дело. Куда она впуталась и чем это ей грозит. Я думаю, она кого-то шантажировала и попала в передрягу.
Она не только от нас пряталась, судя по всему. К тому же, у неё есть подельник — кто-то толковый, кто помогал ей следить и, вероятно, шантажировать. По факту, нам нечего ей предъявить. Полиция её не ищет, а это значит, что кто бы за ней ни гонялся, он делает это сам, без привлечения силовых структур.
Он снова курит, пускает носом дым, смотрит в небо, где солнце собирается на покой — почти вечер. Скоро стемнеет, а поэтому нужно действовать быстро.
— Надя, я вызову такси. Езжай домой. И, пожалуйста, дверь никому не открывай. Дальше… мы сами, ладно? Там Муся голодная, наверное.
Сеня не хочет меня обидеть, но я и сама понимаю, что буду только мешать.
— Хорошо, — соглашаюсь, — я буду ждать тебя.
Невыносимо тихо в квартире, когда Сени нет рядом. Муся накормлена, ужин приготовлен, а я торчу у окна. Жду. И в этой невероятной тишине телефон звонит слишком громко.
— Привет, Надь, — Ветров не тот, кого бы я хотела сейчас услышать. Но, поколебавшись, я всё же ответила ему. — Не хочется, чтобы ты зло на меня держала. Хочу хотя бы голос твой слышать иногда. Ты позволишь?
Я молчу. Как бы нечего сказать. И в эти мгновения у меня нет ни обиды, ни злости — ничего. И я не знаю, зачем он звонит — просто так или с какой-то тайной целью.
— Не молчи, Надь, — просит он. И я вдруг понимаю: ему одиноко и неуютно. Я так хочу думать. Так мне кажется.
— Я не злюсь на тебя, Слава. Но лучше не звони больше.
Я отключаюсь, и горечь ползёт из каждого угла. Он не такой уж и плохой, но не тот человек, от которого поёт душа и радуется сердце. А ещё я, кажется, знаю, что с ним делать. По крайней мере, можно попытаться дать ему шанс стать человеком, который бы верил в дружбу и в то, что настоящие друзья умеют прощать и любить, желать счастья тем, кто был когда-то близок.
Сеня пришёл под полночь. Усталый, измученный. От него пахнет сигаретным дымом и в глазах что-то такое, заставляющее сердце тревожно биться.
— Мы оформили все бумаги. Пришлось друга дёрнуть. Она подписала отказ от опекунства. Теперь Данька официально получит документы и статус.
— Тогда что не так? — глажу его по плечу, не решаясь обнять.
— Я… дал ей деньги, Надь. Заплатил, как она и хотела. Не знаю, правильно ли я поступил, и пойдут ли ей в прок эти деньги.
Он вздыхает и зарывается лицом в мои волосы.
— Ты поступил так, как посчитал нужным. Не кори себя. С деньгами или без денег она бы нашла выход, мне кажется. Или попала бы в очередную передрягу. Зато у нас есть шанс усыновить Даньку.
Сеня берёт моё лицо в ладони. Смотрит в глаза, словно не может насмотреться. А затем целует. Это поцелуй не отчаяния, а облегчения. Поцелуй благодарности и нежности.
С ним ничего не страшно. Он настоящий. И сердце моё тянется к нему, как бабочка на свет. Сгореть или согреться? Получить ожоги или энергию? Я пока не знаю, но хочу верить, что позади остались тайны и недомолвки. А впереди — счастье, простое и без пафоса. То, в котором будет уютно нам вместе.
=43. Арсений
Мы засыпаем поздно: плещемся в душе, ужинаем, разговариваем в полголоса. А затем я тянусь к Наде. Это потребность хотя бы прикоснуться. Ощущать её рядом. Держать за руку.
— Мне почему-то кажется, что я знаю тебя долго-долго, — так приятно слышать, как она это произносит.
Мы сидим на диване в кабинете. Я изображаю несгибаемого атланта, а Надя спиной подпирает мой бок. Я не вижу её глаз. У меня в распоряжении только затылок — клонюсь к нему щекой и замираю, впитывая каждое слово. Наде так легче откровенничать, когда она меня не видит.
— В детстве я мечтала о старшем брате. Ну, смешно, конечно, потому что у меня была старшая сестра. Но мечты же не всегда бывают сбыточными. Эта из области фантастики. Потом я мечтала о младшем брате, когда поняла, что родители надо мной слишком трясутся. И слишком много требуют, наверное. А я стремилась соответствовать, чтобы никого не огорчить. Маму ты видел.
Надя вздыхает и сползает вниз, чтобы улечься мне на колени.
— Она меня каждый день допрашивает. До сих пор ничего отцу не рассказала. Боится бури и того, что отец прилетит с тобой драться.
— Хочешь, на выходных поедем к твоим родителям? — просеиваю Надины волосы сквозь пальцы. Массирую ей голову немного. Она закрывает глаза — ей нравится.
— Не хочу, — издаёт она короткий смешок, — но, наверное, надо. И с сестрой помириться надо. Не знаю, как. Мы будто войну объявили. Я её пару раз мельком видела. По мальчишкам скучаю очень. Особенно по Максимке: он у нас с мамой на руках вырос.
— Утрясётся, Надь. Что-нибудь придумаем. Глупая дурацкая ссора. Тем более, что она частично правду сказала. Из моего прошлого. Может, поэтому меня так зацепило. Лана права: у любого человека есть тайны, которые не покажешь людям. Либо страшные, либо стыдные.
— Ты стыдишься того, что было? — Надя запрокидывает голову и смотрит мне в глаза.
— Частично — да. Я даже оправдывать себя не хочу. Знаешь почему?
Надя смотрит на меня не отрываясь. Молчит, ждёт, что я скажу.
— Мне нравилось танцевать. Драйв, музыка. Хотелось выпятиться, сделать что-нибудь эпатажное. Из тех времён у меня друг остался. Тот самый юрист, который помогал мне с Ланой вопросы провернуть. Лёша Петровский. Мы тогда вместе зажигали. То по отдельности, то вместе. Он… рыжий, я — брюнет. У меня смуглое тело, у него — белое. Красиво смотрелось. Лёша тоже не очень любит прошлое вспоминать. Но тогда мы были молоды, и у каждого имелись причины, чтобы работать в стриптиз-клубе.
