Я хватаю его за руку. На ней — тоже едва запекшаяся на порезах кровь. Милый мой, родной, держись! Подношу руку к губам, целую шрамы.
Я не думаю о том, что кто-то может войти в комнату, увидеть нас сейчас. Мне нет дела до приличий.
Я жалею о том, что не поговорила с ним раньше. Ведь тогда всё могло бы оказаться по-другому.
Я держу его за руку и пытаюсь отбросить эмоции, сосредоточиться. Установить энергетическую связь. Я боюсь, что это не получится, как уже не раз случалось в больнице.
Должно быть, мои движения причиняют ему боль. И эта боль заставляет его очнуться. Он открывает глаза, и его затуманенный взгляд останавливается на моем заплаканном лице.
— Вера Александровна? Это вы?
Мне слышится радость в его слабом голосе, но не удивлюсь, если это — всего лишь мои фантазии.
— Как вы здесь оказались, Вера Александровна? Я не смел надеяться на это.
Ему трудно говорить, и я подношу руку к его губам.
— Молчите, Константин Николаевич! Берегите силы.
Хотя мне хочется, чтобы он продолжал. Каждое слово музыкой отзывается в сердце.
Я не ошиблась! Я ему не безразлична!
Он пытается коснуться моей руки.
— Нет, Вера Александровна, я должен сказать! Другого случая может и не представиться. Я люблю вас, Вера Александровна! Вы понравились мне сразу же — еще на том балу, где отказались со мной танцевать.
Я едва вижу его из-за завесы слёз.
— Простите меня, Вера Александровна, за мой дурной характер. За чрезмерную гордость, за скрытность, за то, что не сумел всё вовремя вам рассказать. И за то, что, думая о вас, сделал предложение Наталье Кирилловне Закревской. Меня оправдывает лишь то, что я не мог поступить по-другому. Нет-нет, не останавливайте меня! Я должен вам рассказать всё хотя бы сейчас! Чтобы вы не считали меня трусом и подлецом. Тогда, в Елагинском, когда мы нашли амулет, я обещал открыть всю правду императору и сделал это — сразу же, как только вернулся в Петербург. Я надеялся, что этого будет достаточно, чтобы его величество во всеуслышание объявил, что граф Закревский не был предателем, что виноваты были совсем другие люди. Я был готов назваться племянником изменника Родины. Но император, хоть и счел доказательства убедительными, заявил, что не хочет ворошить прошлое. Я мог бы и сам догадаться, что всё будет именно так. Ведь среди заговорщиков был один из великих князей. Объявить об этом — значит, нарушить мир в императорской семье. Я был столь дерзок, что осмелился потребовать хоть каких-то действий. Его величество сказал, что в качестве компенсации Наталье Кирилловне будет выплачена из казны внушительная сумма. Деньги в обмен на жизнь отца и позор! Я воспринял это как подачку. Но даже моего влияния на императора оказалось недостаточно. Из-за моего дяди графиня Закревская вынуждена была расти в провинции в то время, как она имела право жить в Петербурге, блистать при дворе. И я решил — Наталья Кирилловна займет надлежащее ей место, чего бы мне это ни стоило. Она будет представлена ко двору как княгиня Елагина, и люди, что еще вчера презрительно шушукались за ее спиной, будут искать ее дружбы и покровительства. Сделать так — мой долг перед ее отцом. Способны ли вы понять и простить меня, Вера Александровна? Я люблю вас, но я не смогу предложить вам свою руку. Но знайте — мое сердце всегда будет принадлежать именно вам!
Ответить я не успеваю — он снова проваливается в забытье.
А я снова пытаюсь нащупать связь между нами.
Энергия — уже на кончиках моих пальцев, они становятся почти горячими. Я уже физически чувствую этот поток. Чувствую головокружение, к горлу подступает тошнота.
Ну, откликнись, прошу тебя!
И уже тогда, когда меня начинает шатать от слабости, в том тонком канале, который я только-только учусь ощущать, будто открывается шлюз, и поток моей энергии находит, наконец, нужный путь.
Константин по-прежнему без сознания, но я вижу — ему становится лучше. Дыхание не прерывается, и хрипы уже не слышны.
Я выхожу из комнаты и отправляю к Елагину врача. Тот возвращается через четверть часа.
— Ему лучше, — признает он.
Кажется, он не удивлен. Должно быть, он уже достаточно давно общается с магами.
— Я посоветовал бы вам увезти его из Петербурга. Здесь всё еще свирепствует холера, а ослабленный организм легче уступает болезни.
Степан Андреевич тут же начинает готовиться к отъезду.
Я возвращаюсь в дом княгини Артемьевой — за своими вещами, за Соней, за Ариной. Их я тоже не хочу оставлять в Петербурге.
Сборы проходят без осложнений, а вот на выезде из города возникает препятствие.
Нас останавливает караул. Елагин всё еще не пришел в себя, и полицейские отказываются верить, что это — не признаки холеры, а последствия ранения.
На них не действуют ни титулы, ни деньги.
— Требуется отвезти его сиятельство в больницу! — настаивает начальник караула. — Сами понимаете — приказ есть приказ. А иначе зараза перекинется на Петергоф. Никак не можем пропустить.
Я вижу, как отчаянный Степан Андреевич готовится достать оружие, и едва заметно качаю головой.
Перевожу взгляд на полицейских. Смотрю пристально, в упор. Сначала — в глаза начальнику.
Я — дочь графа Закревского, главного мага Российской империи! Слабая, плохо обученная, но всё-таки дочь!
Отец владел гипнозом. Животным магнетизмом, как говорит Ларион Казимирович Ставицкий.
Пытаюсь внушить, что им владею и я. Внушить хотя бы самой себе.
Перевожу взгляд с начальника на подчиненных.
Я, ведьма, приказываю вам!
Шлагбаум медленно поднимается, выпуская нас на свободу.
41. Признание
Он приходит в себя, когда я дремлю в кресле рядом с его кроватью.
Я слышу шорох, и сон сразу отступает.
Взгляд у Елагина ясный, осознанный — впервые с того момента, как мы оставили Петербург.
— Вера Александровна?
Он обводит взглядом комнату, пытаясь понять, где находится.
— Мы в Елагинском, ваше сиятельство, — улыбаюсь я.
Он тоже пытается улыбнуться.
— И вы, Вера Александровна? Но разве мы не были в Петербурге? Мне помнится, мы разговаривали с вами…
На щеках его выступает румянец. Кажется, память он не потерял.
— Как видите, и я! И после того, что вы наговорили мне тогда, вы просто обязаны на мне жениться!
— Наташа, как он? — почти бесшумно открывается дверь, и в комнату заглядывает Соня.
Она смотрит на кровать и испуганно охает.
А Константин переводит изумленный взгляд с нее на меня и обратно.
