Ознакомительная версия. Доступно 106 страниц из 528
от устья Качи, что часто мерещилось царю в бытность его в Николаеве, его встретило в здешнем соборе большое количество торжественно облаченных попов, и начался громогласный молебен: двадцать два орла пришлись кстати.
В Бахчисарае, тут же после молебна, смотрел царь несколько поставленных в резерв полков из бывшего гарнизона Севастополя.
Полки эти, конечно, давно уже отдохнули; солдаты в них для смотра были парадно одеты, все в начищенных киверах и ослепительно белых широких ранцевых ремнях, перекрещенных на груди; ходили под музыку широким шагом, вытягивая исправно носки; «ура!» кричали зычно и радостно; вид имели сытый… Александр благодарил солдат, благодарил офицеров, благодарил Горчакова…
На другой день он был уже на Северной стороне. Здесь, с Волоховой башни, долго разглядывал развалины города и бывшие бастионы и, по свидетельству очевидцев, по впалым щекам его катились слезы: он был чувствителен, ученик Жуковского.
В то же время мощные сооружения Северного фронта и длинные ряды батарей, выросшие благодаря неисчислимым трудам солдат на Северной стороне, убедили его в том, что отдавать все это без боя врагу, который не в состоянии тут вести лобовую атаку, невозможно, что это прежде всего удивит армию противника и жестоко оскорбит свою… Он увидел, что придуманный им в Москве и получивший одобрение со стороны ближайших его советников в Николаеве проект стягивания всех крымских войск к Симферополю, чтобы отсюда защищать остальной Крым, надо отбросить.
Он смотрел войска и на Инкерманских высотах, и на Мекензиевых горах и видел, что отступать с такими солдатами нельзя. В то же время он видел, что армия союзников утомлена: иначе чем же и как было бы объяснить молчание их батарей?
Знаменитый Камчатский полк был выведен на смотр в одном только батальоне, численно меньшем, чем в мирное время. Командир полка объяснил царю, что есть еще один батальон камчатцев, но стоит на позициях.
– Ничего, один батальон камчатцев стоит иного целого полка, – сказал царь и добавил: – Вот эти, например, два правофланговых, что за молодцы такие? Как фамилия?
Тот, к кому обратился царь, уже пожилой на лицо, но выше всех в полку ростом, сероглазый здоровяк, степенно ответил:
– Михайлов Семен, ваше императорское величество!
Но во второй шеренге стоял разительно похожий на Михайлова Семена, почти столь же высокий молодчага, но только гораздо моложе на вид.
– А твоя фамилия? – обратился к нему Александр.
– Михайлов Степан, ваше императорское величество! – как эхо первому, отозвался второй богатырь.
– Вы что же, братья, что ли?
– Степан, это мой сын, – ответил Семен.
Оба они были унтер-офицеры, оба с Георгиями, но совсем не по форме у обоих прицеплены были к поясам не тесаки, а французские сабли; кроме того, еще пистолеты оказались у обоих засунуты за пояс, и эта вольность в вооружении заставила царя спросить Семена Михайлова:
– Откуда у вас обоих сабли?.. Какой вы губернии уроженцы?
– Сабли нам пожалованы были за храбрость нашу, также и пистолеты, ваше императорское величество, – расстановисто объяснил Семен Михайлов, – а урожденные мы Новгородской губернии, пришли оттоль защищать землю Русскую!
– Так вы волонтеры, значит! Молодцы! Спасибо вам, братцы!
– Рады стараться, ваше императорское величество! – истово и согласно рявкнули оба.
– Спасибо, спасибо… Будете в Петербурге, заходите в гости: я вас не забуду.
– По-корнейше благодарим!..
И даже не добавили на этот раз титула – так озадачило богатырей-новгородцев это царское приглашение в гости.
От Камчатского перешел царь к смотру других полков, и в каждом полку находил кого-нибудь из солдат, украшенных крестами за храбрость, с кем говорил – «удостаивал разговором», – но в гости пригласил только Михайловых, о чем узнал на другой только день, когда царь уже уехал, пластун Василий Чумаченко, бывший по обыкновению в секрете перед позициями другого батальона камчатцев, у Черной речки.
Как он жалел, что не был на смотру!.. Несколько раз срывал он с себя облезлую папаху и швырял оземь – так досадно было ему, что зло подшутил над ним случай… Ведь мог бы и он – тоже волонтер и тоже унтер-офицер да не с одним, а двумя крестами, – услышать от царя это: «Будете в Петербурге, заходите в гости: я вас не забуду».
– Пойдете когда-сь к государю? – настойчиво спрашивал он Михайловых.
– Да ведь мы в Петербурге не бываем, – отвечал отец, а сын добавлял:
– Разве это всурьез сказано было? Куда же мы, мужики, в гости к государю годимся? Ни ступить, ни молвить… Да нас от дворца небось вот как погонят!
– А я бы пошел! – горячился пластун. – Эх, кому надо, мимо того прошло, а кому не надо, тем присыпало!
– Поди-ка такой, собаки, небось последнее на тебе дорвут, – усмехнулся Степан Михайлов, но Чумаченко даже не поглядел на свою драную черкеску.
– Одежу бы, конечно, новую справил, что ж такого… А зато бы я знал бы, что мне сказать государю надо, и, может, мое дело бы тогда повернуло куда следует, а не как теперь.
Чумаченко не проговорился, конечно, отошел сумрачно, но мысль явиться во дворец к царю и у него выпросить себе прощение захватила его так сильно, что в тот же день поделиться ею отправился он к Хлапонину.
Хлапонин выжил, казалось бы, вопреки даже самой медицине, так по виду безнадежно был он измят в кровавый день штурма 27 августа.
Почти вся спина его стала сплошной вздувшийся кровоподтек; три ребра надломлены; ноги и руки в ожогах и ранах… Терентию не пришлось тащить его до Павловских казарм – попались навстречу носилки, – но когда он увидел, как забит до отказа ранеными здешний перевязочный пункт, он решил не возвращаться на свой бастион, пока не устроит «дружка» в том самом госпитале на Северной, в котором лечился от штыковой раны сам в июне.
Его подбадривало то, что иногда Хлапонин открывал глаза и смотрел на него благодарно, даже пытался шевелить губами. Он не хотел верить, что «дружку» осталось жить всего, может быть, час, два и что напрасны все его заботы. Даже когда говорили ему: «Помрет, должно…» – он готов был кулаками доказывать любому, что тот дурак. И добился все-таки места для носилок с Хлапониным на барже, которую паровой катер перетянул на другой берег.
Это была большая удача: раненых из Павловских казарм начали переправлять сюда, но только с наступлением сумерек, спешно и под сильным огнем с английских батарей, а до того Хлапонину успели уже сделать на Северной перевязку, он пришел в сознание и просил дать знать о его состоянии на Бельбек Елизавете Михайловне. И если этого не было сделано в тот же день, то на следующий к вечеру она была уже около его койки, и, чувствуя в своей руке ее руку,
Ознакомительная версия. Доступно 106 страниц из 528
