– Да знаю я, – отмахнулся Хотен. – И я поехал бы служить, если бы король меня призвал (кто у них сейчас, даже не знаю – Бела, кажется). Однако на самом деле я отслужил королю Гейзе ещё раньше: ведь великий князь Изяслав послал меня разыскать об одном преступлении при королевском дворе в Буде, и я нашёл преступника. И поклялся, что буду молчать.
Севка-князёк кашлянул. Искоса взглянув на него, обнаружил Хотен, что на лице князя снова появилось мечтательное выражение, повернулся на седле назад и, сдерживая желание громко закряхтеть, показал Прилепе, чтобы, коня придержав, отстала. Та покачала головой, и видно было, что подслушивание доставляет ей неописуемое наслаждение. «Да бог уже с ней, – подумал сыщик, – трясётся бедная бабёнка целыми днями в седле, пусть уж получит удовольствие».
– Я тогда, когда подружились мы на той свадьбе в Минске, подумывал, а не посвататься ли к Фросинке. Ведь мало того, что я души в ней не чаял, она тоже была ко мне благосклонна, иначе не позволяла бы мне часами играть ей на гуслях и петь песни – и не только Бояновы, но и мои, как я теперь понимаю, весьма несовершенные. Конечно, дочь богатющего галицкого князя, была она настоящей королевной, о которой многие могли только мечтать, но и мой отец был великий князь киевский, и он сумел бы высватать мне Фросинку, если бы я пообещал ему образумиться, – тут Севка-князёк испустил глубокий вздох. – Об-ра-зу-мить-ся… Когда я прикинул, что скрывается за этим словом… Чтобы содержать жену-королевну и наших детей, мне пришлось бы ловчить и подличать, добывая волости, ездить на войну, захватывать в полон и убивать людей, стать клятвопреступником и ханжой. Подумал я, подумал, поплакал даже (зачем теперь скрывать?) и отказался от своей мечты.
– Тебе, княже, всё-таки было хорошо уже за тридцать, – неловко выговорил Хотен. – В зрелом возрасте, слава Богу, таковые беды легче переносятся.
– Зато у юноши остается надежда, что его чувство ещё повторится, – вздохнув, ответил Севка-князёк, – а зрелому мужу не на что уже надеяться. Зато теперь, после второй нашей встречи… Знаешь ли, боярин, теперь я готов провозгласить княгиню Ярославну своей государыней и совершать для неё, как положено рыцарю, всякие безумства. А перво-наперво сочинил бы я песню в её честь и под гусли пропел бы её под её окошком…
– …чтобы князь Игорь, её муж, послал копейщика воткнуть копье тебе в задницу. И ни за что я не поверю, что даже ради службы такой своей государыне ты пошёл бы на войну, княже, – или ты желаешь совершать монашеские подвиги?
Прилепа за спиной Хотена хихикнула, не удержалась. Севка-князёк не обиделся. Хохотнул коротко:
– Есть и другие способы прославить сию замечательную княгиню, – помолчал и добавил напыщенно. – Я придумаю, как это совершить.
А Хотен размышлял уже об ином. Если не побояться заночевать в лесу, то можно поберечь коней и не нестись, как на пожар, а если попытаться засветло доскакать до Рыльска, тогда, напротив, надо поторопить ребят – если не хотят до утра кукарекать под запертыми по военному времени городскими стенами.
Глава 21
Бегство!
Наконец! Кончак с войском и полоном вернулся, и становище бурлит. Праздник! Чилбук со сторожами после обеда и не вставал от своего кострища: пьют беспрерывно кумыс, ведь слабенький сей их напиток, долго и усердно нужно его пить, чтобы у здорового, крепкого мужа поселилась в сердце радость. Игорь посидел с Чилбуком, пригубил кумыса из вежливости, потом выпил полную чашу. Он теперь ничего не боялся: дело запущено, и нельзя повернуть вспять. Лавор, наверное, уже ждёт в условленном месте на другом берегу Тора с оседланными лошадьми и припасом.
Как только солнце склонилось к закату, князь зевнул пару раз, потом поднялся и сообщил Чилбуку, что пойдёт в юрту подремать.
Чилбук заметил заботливо, что вообще-то спать на закате нельзя, потому что душа отлетает от человека, а злые духи могут её украсть. Потом пьяно ухмыльнулся и добавил, что душу урус-конязя кыпчакский шайтан, глядишь, и не тронет.
Закрыв за собою полог юрты, князь тщательно завязал его ремни, чего раньше никогда не делал. Потом достал припрятанную икону и поставил её на правильное место – на полку в правой стороне юрты, где оставались ещё кольца от крови и жира, стекавших с домашних идолов прежнего владельца.
Встал на колени и, вглядываясь в суровый лик Иисуса Христа, зашептал:
– Господи! Ты прости, что не Тебя буду сейчас молить спасти меня. Такому великому грешнику, как я, Ты помогать не станешь. Я прошу Тебя попросить за меня добрую Матерь Твою, которая многих от смерти спасала. А я хоть и грешник лютый, однако не из последних в Северской земле и моим подданным необходим живой, а не мёртвый или в поганых половецких руках. И если поможет Твоя Всеблагая Мати спастись мне из рук бесовых детей, то обещаю…
Князь запнулся, потому что так и не решил, что пообещать Матери Божьей за своё спасение. Хорошо бы церковь каменную построить – да разве сейчас на такое можно пойти? Это ж будет сущее разорение! Однако молчать дальше становилось опасно, и он пробормотал быстро:
– Великое воздаяние Мати Твоя от меня воспримет. Аминь.
Повторяя беспрестанно Иисусову молитву, князь накинул на плечи старый бухарский халат, подпоясался верёвкой, подвесил на неё заветную свою фляжку. Сняв со вздохом княжескую шапку, напялил на вдруг вспотевшую плешь облезлый кыпчакский малахай. Остро отточенным накануне ножичком принялся обрезать ремешки, скрепляющие планки решётки-основы задней части юрты. Мельком ужаснулся: если его заставят за таким делом, ничто уже не спасёт. Отогнул вверх решетку, поднял плотный слой войлока и выполз в вонючую траву с внешней стороны юрты. Не сразу поднял глаза: боялся увидеть кого-нибудь из сторожей, вытаращившегося на удивительно одетого урус-конязя.
Слава Богу, никого. Он выпрямился и пошёл через стойбище, чувствуя, что оказался вдруг в страшном сне, в том самом, когда ожидаешь каждое мгновение стрелу в спину и не можешь ничего поделать. Оглянуться побоялся. Встречных не было: народ пировал и веселился возле ханских юрт. Вот, слава Богу, и Тор. Игорь, приуставший уже от непривычно долгой ходьбы, перебрёл через речку и разыскал в остатках прибрежной рощи, давно сведенной на дрова и обглоданной скотом, невозмутимого, как всегда, Овлура с четырьмя конями.
– Нам надо проехать мимо двух десятков окраинных юрт, – заметил спокойно Овлур. – Народ весь на тое. Если встретим кого-нибудь, молчи. Я буду говорить, княже.
Игорь молча кивнул. Всегда он недобрым словом поминал двух своих половецких бабушек, коим обязан выдающимися скулами и редкой порослью на щеках, однако сейчас… Ладно, он помолчит.
Никто им не встретился по дороге, только забытый у одной юрты маленький, недавно извлечённый из бесик, степной колыбели, мальчик. Засунув грязный палец в рот, он внимательно следил за двумя дядями, что покидали аил, хотя могли поехать на той и замечательно там наесться.
Вот и растаяла в воздухе вонь загаженной полосы луга сразу за аилом. Игорь вздохнул полной грудью, но не захотел оглянуться. Что там увидишь? Разве что только очертания юрт на темнеющем небе.
