Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 51
– На твоем месте я бы не называла себя филэллином, – сказала Сюзи, осторожно открывая наконец пострадавший глаз и кладя в рот дольку апельсина. – Филэллин – тот, кто любит греков. А ты разве их любишь?
– Разве нет?
– Нет, ты любишь свои мечты о них. Но если ты в постели, перед сном, начнешь распалять себя мечтаниями обо мне и рукой ублажать свой орган, это же не значит, что ты любишь меня. Это значит, ты любишь себя.
Я не спорил, и она сменила тему:
– Ты жалуешься, что греки не дают тебе офицерской должности, так?
– Да, они не доверяют иностранцам.
– Но ведь ты дворянин, у тебя должны быть имения во Франции.
Я не понял, как это связано с предыдущим вопросом, но ответил:
– Есть одно. Под Руаном.
На лице у Сюзи появилось такое выражение, будто ей сдали на руки козырного туза.
– Что мешает тебе его продать? На вырученные деньги ты мог бы сформировать батальон или полк, как Байрон, и командовать им в свое удовольствие.
Я сказал, что идея хорошая, но осуществить ее невозможно. В Испании я воевал против французской армии, на мое имущество во Франции наложен секвестр как на собственность государственного преступника.
– На какие же средства ты живешь? – осведомилась она.
Я объяснил, что состою на службе у греческого правительства, обучаю волонтеров военному делу. Правительство выплачивает мне жалованье. Это мизер, но во Франции у меня есть небольшая пенсия. Перед тем как бежать в Испанию, я написал доверительное письмо на имя моего руанского дяди. Он получает ее и раньше переводил мне в Мадрид, а теперь – в Навплион. Пенсии с жалованьем хватает на жизнь. На полк не хватит.
– То есть как? – поразилась Сюзи. – В Испании ты воевал против своего короля, а он продолжает платить тебе пенсию?
– Она заслужена кровью. Король не вправе ее у меня отобрать.
– И ты, республиканец, не стыдишься брать у него деньги?
– Это деньги от налогов, которые платит народ, – оправдался я. – А французский народ сочувствует греческому.
– Не настолько, чтобы содержать тебя. Греки правильно делают, что не позволяют тебе над ними начальствовать.
– Почему? – изумился я.
– Плохой любовник не может быть хорошим офицером.
Я промолчал. Ясно было, что последние слова адресованы не мне, как не ко мне в первый вечер нашей любви обращено было ее восклицание “я хочу жить”. Ей важны не мои отношения с королем и греками, а ее – с покойным мужем. Унижая меня, она выслуживалась перед ним, чтобы его ревнивый дух удовлетворился этой жертвой и оставил ее в покое. Суеверный человек обречен быть несчастным, но обратное умозаключение тоже верно.
У меня оставался единственный способ освободить Сюзи от власти мертвеца – возвратить ей то состояние души, с каким она сюда прибыла.
– Я родился во Франции, бывал в Североамериканских Штатах, в Англии, в Испании, в России, – заговорил я, вновь наполняя бокалы. – На моей родине есть равенство перед законом, но нет ни свободы, ни братства. Англия – свободная страна, зато братство и равенство в ней отсутствуют. Америка соблюдает два из трех этих великих принципов – о братстве там не может быть и речи, а в России только оно и есть. В Испании нет ни того, ни другого, ни третьего.
Сюзи с подчеркнутым безразличием жевала апельсин и глядела в окно.
– При поддержке филэллинов Греческая республика воплотит в жизнь все три, – закончил я свой монолог. – Приезжай через несколько лет, убедишься сама.
Мне с трудом удалось поймать ее взгляд.
– Ни о чем не жалей, – сказал я и протянул ей бокал с игравшим на солнце вином.
– Уходи, – не притрагиваясь к нему, попросила Сюзи.
Повторять ей не пришлось. Я поставил на стол предназначенный для нее бокал, залпом осушил свой, поклонился и вышел. Больше мы не виделись. Я дважды посылал ей записки с просьбой о встрече, но ответа не получил. Через четыре дня гидриотский корабль увез ее в Англию.
Я смотрел ему вслед, пока он не скрылся за фортом Бурдзи, но чувствовал только ноющий от холода зуб, сырость в прохудившемся сапоге, привычную изжогу от давно осточертевшего жареного гороха, а поверх этих чисто телесных ощущений – бесконечное одиночество. Будь у меня возможность вернуться во Францию, я уехал бы отсюда еще летом. “Тебе просто некуда податься, вот почему ты здесь”, – однажды сказала мне Сюзи. Она быстро научилась ковырять мои язвы.
Вдруг наступила осень, запах гниющих на берегу водорослей говорил мне о том, что всему своя пора, эта женщина уже никогда не будет такой, как в ту ночь, когда голая, с еще влажным мехом между ног продекламировала: “О прекрасная Греция, плачевный осколок древней славы! Тебя нет, но ты бессмертна…”
В тот же вечер мне на квартиру принесли запечатанный пакет из гостиницы. Оказалось, Сюзи поручила хозяину доставить его мне, но не раньше, чем корабль выйдет из гавани. Внутри я обнаружил клок ее лобковых волос, перепачканных засохшей, темной менструальной кровью.
И всё!
Ни письма, ни записки. Лишь отхваченные ножницами волосы, память о ее черном сердце внизу живота.
Она не написала ни слова, не считая моего имени на пакете, но я без труда разгадал заключенный в ее послании смысл. Бессловесное, как послание скифов царю Дарию, оно содержало два слоя значений, поверхностный и более глубокий.
В первом Сюзи извещала меня, что наша любовь не дала плода, ее чрево пусто, во втором – что я бесплоден во всех отношениях, и не только она сама, но и Греция после встречи со мной останется такой же, как была.
2016
Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 51
