Л. следила за ней. Ей захотелось сказать что-нибудь. Неожиданно она вспомнила стихотворение, которое когда-то выучила наизусть.
– Ты столько мне снилась, что давно мои руки привыкли обнимать твою тень и, наверное, не подчинились бы очертаниям милого тела.
Тут медсестра остановилась и произнесла тем же тоном: не правда ли, прекрасно, вы снова обрели голос. Л. хотела ей улыбнуться, но вместо этого заплакала. Не зарыдала, просто тихие, невольные слезы потекли по щекам.
Жан умер, но она жива.
Л. завершила свой рассказ. Она заметно разволновалась. Я чувствовала, сколь болезненно еще это воспоминание.
Думаю, в тот момент у меня впервые возникла эта мысль.
Из-за этого рассказа, из-за ее первой откровенности.
Вокруг нас продолжалась больничная суета, непрерывно поступали раненые, покалеченные, перепуганные, страдающие люди, чья жизнь пошла под откос, а мне впервые пришла в голову мысль написать про Л.
Это был необычный план. Авантюра. Мне бы понадобилось вести следствие, а это было бы непросто. Л. нелегко раскрывалась. Умела хранить свои тайны.
Но вдруг все прояснилось. Все обрело смысл. Наша странная встреча, стремительность, с которой она заняла столько места в моей жизни, и даже мое падение на лестнице. Вдруг все встало на свои места, обрело смысл существования.
Внезапно я начала думать только об этом: о романе про Л. О том, что я про нее знаю. О ее причудах, фобиях. Ее жизни.
Это было очевидно. Неизбежно.
Она была права. Прошло время создания персонажей из всякого хлама и дерганья в пустоте за ниточки бедных потрепанных марионеток.
Пришло время рассказать о подлинной жизни.
И ее, больше, нежели моя, напоминала роман.
Пока я делала рентген, Л. вернулась в зал ожидания. Снимки показали перелом пятой плюсневой кости без смещения.
Через некоторое время я вышла из отделения, стопа была обездвижена с помощью доходившей до колена шины.
Л. подогнала свою машину. Мы отказались от автомобиля скорой, который пришлось бы ждать по меньшей мере час.
Она с предосторожностью помогла мне усесться на переднем сиденье. Мы остановились возле аптеки, чтобы купить обезболивающие и костыли, выписанные в больнице.
По мнению врачей, я должна была носить шину как минимум четыре недели и не наступать на больную ногу.
С момента, как она села в машину, и всю дорогу до моего дома Л. молчала. Через какое-то время она заметила, что с моим седьмым этажом без лифта в отсутствие Франсуа жизнь моя рискует стать очень сложной. И так будет непросто мне влезть наверх, опираясь на одну ногу. Но, даже сумев подняться, я уже не смогу спуститься. Для меня, кто терпеть не мог сидеть дома безвылазно, это представлялось трудным.
Уже не помню, каким образом она ввернула мысль поехать в Курсей, но я уверена, что предложение исходило от нее, а не от меня.
Для меня Курсей был прежде всего территорией Франсуа. Даже если он в предыдущие годы непрестанно старался сделать так, чтобы я себя там хорошо чувствовала (на самом деле самая приятная комната на первом этаже стала моим кабинетом), я продолжала считать, что это место Франсуа, что оно вибрирует от его энергии. Я никогда не ездила туда без него.
Без сомнения, это было одной из причин, почему, когда я позвонила ему, чтобы рассказать о несчастном случае и спросить, могу ли я на какое-то время поселиться в Курсее, Франсуа, когда миновало первое беспокойство, тут же пришел в восторг. Ну, конечно, прекрасная идея, особенно если я не одна. Дом одноэтажный, и у меня там есть место для работы. К сожалению, он не сможет вернуться раньше (он уехал с группой из четырех человек; перелеты, план съемок, встречи с писателями были назначены уже давно), но ему будет спокойнее знать, что я там с подругой, чем представлять меня узницей седьмого этажа. Ключи у меня есть, так что мы можем ехать. В течение разговора Франсуа многократно с беспокойством спрашивал про мое падение: как я так просчиталась? Я подумала, что я ничего не просчитывала, вообще ничего. Зато теперь у меня был план. Масштабный план. Потому что мысль написать об Л. не покидала меня. И такая перспектива – поехать с ней в деревню, иметь ее под рукой – радовала меня.
Под конец разговора Франсуа снова спросил меня, с кем я поеду, и, когда я во второй раз произнесла имя Л., последовало короткое молчание. Он посоветовал мне быть осторожной, думаю, он имел в виду только путь, который нам предстояло проделать, и мою обездвиженную ногу.
Когда я закончила разговор, Л. посадила меня в кафе недалеко от моего дома, чтобы я побыла в тепле, пока она организует наш отъезд. Она предложила, что сама поднимется ко мне, чтобы собрать кое-какие вещи. Я согласилась. Я была утомлена падением, проведенным в отделении скорой помощи временем, снова поднимавшейся волнами болью. Сил карабкаться на седьмой этаж у меня не было.
Она сказала, что заодно польет цветы и подрегулирует отопление. А потом сходит в гостиницу за своими вещами.
Я больше часа просидела в кафе. Я была оглушена. Помню, я много раз смотрела на часы.
А потом я увидела, как автомобиль Л. снова остановился у витрины кафе. Она сделала мне знак, что сейчас зайдет за мной.
Все было готово.
Мы без промедления тронулись в путь.
На выезде из Парижа была небольшая пробка. Мы ехали уже двадцать минут, я не задала ни одного вопроса, и Л. рассказала мне, как познакомилась со своим мужем. В тот вечер бастовали работники транспорта, и город парализовало. В пробке какой-то мужчина постучал в окно ее машины. Инстинктивно заподозрив неладное, она заперла дверцу и проехала до светофора. Незнакомец снова оказался рядом, она решила, что сейчас опять начнется, но увидела, что он сел в другую машину, иронически улыбнувшись ей. Л. стало стыдно за свою реакцию. Конечно, именно поэтому чуть дальше она согласилась взять другого «голосующего». Высокий, старше, чем ей сначала показалось, он скользнул на переднее сиденье рядом с ней, а потом взглянул на нее. Ее сразу пленил аромат этого мужчины, смесь табака и кожи. Некоторое время они ехали молча. Потом припарковались на какой-то улочке, поднялись в парижскую гостиницу, где почти все номера пустовали. Л. захотела Жана. В ту самую секунду, когда он сел в ее машину, в ту самую секунду, когда она вдохнула его запах. Она с первых минут знала, что останется с ним. Потому что все, что было прежде, внезапно показалось ей никогда не существовавшим. Ей было девятнадцать, ему двадцать восемь.
Она сделала паузу в своем повествовании. Помнится, я вставила, что эта встреча была как в романе или как в кино. Я уверена, что в тот момент я не думала ни о чем особенном.
Наш автомобиль выбрался на шоссе, я, инстинктивно глядя на спидометр, продолжала задавать вопросы. Л. впервые отвечала. Я узнала, что она прожила с Жаном шесть лет. А потом он умер. Когда они познакомились, Жан был хирургом-стоматологом. Он имел собственную практику с двумя другими врачами. За несколько месяцев до свадьбы они сняли квартиру. А потом, через пару лет, Жан перестал работать. Он учился шесть или семь лет, но ему стало неинтересно быть хирургом-дантистом. Л. как раз начинала трудиться литературным негром, а Жан работал рассыльным, а потом барменом. Он поговаривал о том, чтобы открыть поблизости от дома лавку изысканной бакалеи или торговать подержанными товарами. Потом возник вопрос о переезде за границу. А потом уже не поднимались никакие вопросы. Потихоньку рядом с ней Жан погрузился в молчаливую печаль, угрозы которой она не осознала.
