17. Плюшевые джунгли
Я очень некультурно ем. У меня вечно все валится изо рта. Это последствие детства в большой семье с круглым обеденным столом. Приходилось набрасываться на яства голыми руками. Не было времени даже взять вилку – иначе ничего не достанется. Взглянув на пол подо мной, легко можно сказать, что было на ужин. Жалко, что у нас нет кота. Хорошо, что есть Артем. Он, плюшевый хищник, вечно следит за мной из засады. Едва я роняю кусок колбаски – прыжок, и гордый тигр неуклюже улепетывает прочь с объедками.
В нашей квартире часто можно наблюдать следующую сцену. Жена в гостиной тихо и интеллигентно сидит под торшером за пряжей. Фоном играет Гендель. С грохотом распахивается дверь кухни. Мимо пробегает Артем с куском надкушенной докторской. Через секунду за ним слонообразно проношусь я с воплями: «Отдай, я не доел!!!»
Жена поднимает голову и быстро опускает ее обратно к вышиванию. Секунду она сидит с закрытыми глазами, стирая последний эпизод из памяти. Гендель тактично стучится к ней ударными: «Продолжим, дорогая?» Гармония восстановлена.
С грохотом распахивается дверь спальни. Мимо слонообразно проношусь я с дважды надкушенной докторской. Через секунду за мной пробегает Артем с криком «ы-ы-ы-ы-ы!!!» (наивысшая степень угрозы – равносильно объявлению войны).
Гендель начинает заикаться. Жена в сердцах швыряет пряжу на пол.
18. Я иду искать
Играем с Артемом в прятки.
Он стоит посреди комнаты, накрывшись с головой простыней – спрятался.
При этом сынок из-под простыни дает мне четкие инструкции, где именно я должен его искать, показывая в эти места пальцем: в шкафу, под кроватью, на балконе.
Закономерно не находя там Артема, я непременно должен рвать на себе воображаемые волосы и причитать.
Жена входит в комнату и застает нас за этим не замутненным здравым смыслом занятием.
«А что вы делаете?» – спрашивает глупая недогадливая женщина.
«Не видишь – в прятки играем», – отвечаю я.
«А», – философски замечает жена, обходя сыночка под простыней посреди комнаты по пути к балкону, где ей что-то нужно.
«Не ходи туда, там Артем спрятался», – ворчу я на нее.
«Логично», – соглашается жена, разворачивается и выходит из комнаты.
Как я умудрился пропустить тот момент, когда Артем превратил меня в персонажа сериала «Твин Пикс»?
19. Папы и мамы
Я всегда гордился тем, что Артем внешне похож на меня.
Но в последнее время я замечаю, как из-под моих черт в лице Артема вероломно проступают черты жены.
Как в той сцене в «Терминаторе 2», где плохой жидкий терминатор трансформируется обратно в себя из матери Джона Коннора.
Что она вообще себе позволяет, моя жена?
Срочно прекрати проступать. Верни ребенку человеческий отцовский облик.
Глава 10
О детском по-взрослому
1. Круче этого
Иногда я украдкой наблюдаю за тем, как Артем тихонько играет один, и через некоторое время начинаю чувствовать легкую боль в щеках. Только тогда я понимаю, что все это время беспрерывно улыбался. Уже почти три года прошло, а все не отпускает.
Круче этого ничего нет. А я кое-что попробовал в жизни.
2. Ноги над землей
«Брожу один средь множества любви», – прекрасно сказал Кортасар, исказив Дилана Томаса. Действительно, столько подвидов этой самой любви – множество.
Романтическая любовь – пожалуй, самая знаменитая из любовей. Всеядное, щедрое понятие, скомпрометированное поэтами. Оно вместит почти все, любые наши поветрия – и страстишки, и мелкие одержимости, и похоти очей, и что-то большое, проплывшее на глубине.
Любовь к родителям – эта тоже такая, сезонная, живет по синусоиде: в детстве абсолютная, в отрочестве дает течь и убывает, ко времени собственной зрелости возвращается бумерангом.
Любовь к родине – о ней трудно рассуждать всерьез: слишком часто власть расплачивается с народом фальшивками с ее изображением.
Любовь к детям – это другая лига. Она, как бытие Божие для верующих, не требует доказательств. Она рефлекторна, как дыхание; она – как воздух: будет там, когда мы вдохнем. Все другие любови мельче нас. Они помещаются в карманах. Иногда их приходится носить в рюкзаке за спиной, и тогда любовь отрастает горбом. Но чаще эти любови лишь громко звенят, как мелочь, а сами ничего не весят, и порой мы забываем, куда их засунули. Любовь к детям – громаднее нас. Мы протягиваем руки в рукава чего-то необъятного и теряемся в них, не можем высунуть пальцы наружу. Мы вдруг превращаемся в карликов, ведь эта любовь нам не по росту, эта любовь – на вырост.
