Ну вот мы готовы начать работу. Но что петь? В лагере у нас не было никаких нот и не было никакой возможности их достать. Оставалось только одно — писать самим. Но чтобы писать, нужна бумага, одна из самых редких и дефицитных вещей в лагере и самый желанный объект для курильщиков. Лучшей бумагой для скручивания сигарет была газетная, найти её было практически невозможно. Годилось всё, что хоть как-то напоминало бумагу, даже бумажные деньги, рейхсмарки! С помощью друзей, работавших на кухне, нам удалось достать упаковочную бумагу, жирную и грязную. В неё заворачивали консервы из американской помощи русским, и для курения она не годилась из-за неприятного запаха.
Чернила в России тоже, должно быть, были редкостью, поскольку в лагере их было не найти. Но нам повезло достать у вновь прибывших «чернильные карандаши» (в наше время уже не знают, что это такое), выменяв их на табак, — из их грифелей, растворённых в воде, получались вполне сносные чернила.
Теперь можно было начинать работать по-настоящему. Я расположился в бараке-библиотеке, куда попросил по очереди приходить добровольцев, знающих интересные мелодии. Чтобы мотивировать певцов и одновременно заинтересовать будущих слушателей, надо было подобрать самые разные номера для разучивания — от простых песен до оперных арий или хоров, включая самые популярные мелодии из оперетт. Я внимательно слушал арии, которые мне пели медленно, фраза за фразой, чтобы я мог записать их нотами на заранее разлинованной бумаге. Потом я добавлял слова. Как только две или три мелодии были записаны таким образом, надо было как можно быстрее разложить их на два или три голоса, чтобы начать репетировать с хором.
Эти уроки хорового пения происходили обычно по утрам и после полудня за бараками, причём место приходилось каждый раз менять, чтобы скрыться от инквизиторских взглядов полицейских, ищущих очередную жертву для нарядов. У нас не было никакой защиты, нам не давали никаких поблажек. Поскольку никто из моих певцов не знал нотной грамоты, надо было научить их запоминать разные голоса на слух, что было довольно утомительно. Тем важнее то, что они сделали! Буби Беамтер, у которого тоже был экземпляр нот, работал над этими песнями со своим оркестром таким же способом, с помощью прослушивания и подражания тому, что он им играл на своей балалайке. И так продолжалось до тех пор, пока хор и оркестр не почувствовали, что готовы репетировать вместе, то есть чтобы хористы пели под аккомпанемент музыкантов.
Хор заключённых тамбовского лагеря под управлением Шарля Митчи. Рис. А. Мюллера
В то же время я познакомился с одним из пленников 1940-го, учителем начальных классов из Мортань-дан-ль’Орн, Пьером Дюрозуа, который приходил в библиотеку, чтобы не закоснеть на нарах, чтобы заставить работать ум и память. У него был настоящий талант писателя, и он написал маленькую сатирическую пьесу о нацизме, «Преступления и наказания», которую несколько раз играли в лагерном театре французские актёры-любители. Ещё у него была идея написать что-то вроде оперетты или, скорее, Singspiel — пьесу, в которой сцены будут перемежаться музыкальными номерами и песнями, для которых музыку должен был написать я. После войны мой друг композитор Карл Рейш настоял на том, чтобы я переложил один из этих номеров, медленный вальс, для маленького оркестра и фортепиано. Я исполнял его два или три раза в концертах хорового союза Сульцерена под названием «Воспоминание о Тамбове, или Ностальгия».
Ну вот после более чем полутора месяцев работы настало время репетировать хору и оркестру вместе, чтобы завершить работу над песнями, которые мы разучивали. Было нелегко совместить цыганский стиль венгров и румын с ортодоксальной манерой пения нашего хора. Но добрая воля, проявленная обеими сторонами, и потрясающая музыкальность Буби Беамтера помогли быстро преодолеть все трудности.
И вот настал день, когда хор должен был пройти «боевое крещение», когда надо было впервые выступить перед публикой с программой, состоящей исключительно из музыкальных номеров, в которой не было ни пьес, ни скетчей, которых требовал обычай. В афише — восемнадцать песен. Хоровые выступления чередовались с сольными — либо с вокальными номерами, позволившими оценить прекрасные голоса певцов-любителей Дисса, Берга, Шеффера и Гумберта, либо с инструментальными, исполненными такими артистами-профессионалами, как Арман Жорж на скрипке или Люсьен Швайкарт на трубе. Среди исполненных номеров — навскидку — «Санта Лючия», венские мелодии, куски из опер и оперетт: «Грёзы о вальсе», «Тоска», «Марш королей», «Сельская честь», «Весёлая вдова», «Королева чардаша» и т. д.
Этот первый концерт, состоявшийся 8 июня 1945 года в присутствии многочисленной неравнодушной публики, позволил, по общему мнению, восстановить репутацию французского сектора и вознести наш хор до уровня конкурентов — венгерских, румынских и, что мы принимали особенно близко к сердцу, немецких…
Ноты, записанные Шарлем Митчи по слуху в лагере и вывезенные во Францию
Как и в гражданской жизни, во французском секторе имелись и критики, члены IGIA, которые в своих статьях, написанных на дощечках в бараке-библиотеке, выносили своё суждение о мероприятиях разных национальностей. В рецензии критика Фашо можно прочесть следующие строки:
«Французская культурная группа только что подняла планку очень высоко, представив один из самых лучших концертов в лагере… Действительно, вчера наши товарищи, взявшие на себя неблагодарное дело развлекать заключённых, слишком часто находящихся в мрачном настроении, заслужили уважение, поскольку слушатели вышли из зала довольными и с радостью в сердце».
Программа концерта 8 июня 1945 года
Русское начальство очень поддерживало культурные мероприятия и присутствовало на всех наших концертах. Больше всего им нравилось попурри из французских и русских народных песен, которое я переложил для хора и оркестра и которое расположило в мою сторону молодого лейтенанта Маленкова. Его оценка впоследствии оказалась для меня очень полезной.
Я прибавлю ещё, что эти концерты — всего их было три — с большим вкусом и остроумием вёл Эжен Сент-Эв, весьма симпатичный член Клуба.
Русские студентки
Однажды в середине декабря 1944 года в наш барак-библиотеку неожиданно вошла группа молодых русских военных в сопровождении моего друга Эжена Сент-Эва, члена Клуба, ответственного за культурную деятельность во французском секторе. По правде сказать, это были молодые студентки Московского военного института иностранных языков. Этих нарядных девушек, затянутых в великолепную новую униформу, прислали в наш сектор, чтобы совершенствоваться во французском языке. Эжену Сент-Эву, студенту словесности и будущему молодому учителю, поручили организовать эти занятия, которые должны были длиться пять или шесть недель. Он набрал среди нас студентов, учителей младших классов, других людей, хоть как-то связанных с преподаванием, которые могли бы выполнять роль учителей. Какое событие для нас, год или два не видевших женского лица, которое бы заслуживало этого названия! Студентки были очень любезны, они щедро раздавали табак и настоящие сигареты заключённым, с которыми общались. Они проводили время с нами, их импровизированными учителями, в бараке-библиотеке с 09.30 до 14 часов и с 15 до 19 часов.
