И вполне закономерно, что в конце своего страннического пути Пушкин перешел от поэзии к прозе, а от прозы к истории — науке о том, как развивались дороги человеческой жизни в самых разных уголках планеты. Почти пять с половиной лет он занимался сбором материалов и написанием "Истории Петра I" — главного своего исторического исследования, сквозь призму которого он хотел не только взглянуть на поворотные моменты отечественной истории, но и понять место России в изменяющемся мире. Изучение материалов по петровской эпохе поэт продолжал до последних дней жизни. В конце декабря 1836 г. он сообщал, что "Петр Великий" отнимает у него "много времени".
А.С. Пушкин. Художник П. Соколов. 1836 г.
Подготовительный текст "Истории Петра I" чудом сохранился: эта рукопись была создана поэтом в 1835 г., затеряна в 1850-х гг., найдена потомками Пушкина только в 1917 г. в подмосковной Лопасне, а опубликована впервые лишь в 1938 г. Но, несмотря на свою незавершенность, "История" прекрасно иллюстрирует широту исторических взглядов поэта и его почти всемирный взгляд на Петровскую эпоху. Об этом может свидетельствовать хотя бы тот факт, что из общего объема рукописи в 350 книжных страниц 12 страниц Пушкин посвятил одному только Персидскому походу Петра I (1722–1723), назвав соответствующую главу "Дела персидские".
Начиная поход и стремясь восстановить торговый путь из Центральной Азии и Индии в Европу, Петр планировал выступить из Астрахани, идти берегом Каспия, захватить Дербент и Баку, дойдя до реки Куры, основать там крепость, а затем двинуться на Тифлис, чтобы оказать поддержку Грузии в борьбе с Османской империей. И этот масштабный поход, в котором на стороне России участвовало более 100 000 человек, в том числе татары, калмыки, армяне и грузины, увенчался успехом. 23 августа 1722 г. русские войска вошли в Дербент, в ноябре — в город Решт — столицу персидской провинции Гнляи, а 26 июля 1723 г. — в Баку. 12 сентября того же года в Петербурге был заключен мирный договор с Персией, согласно которому к России отошли Дербент, Баку, Решт, провинции Ширван, Гилян, Мазендаран и Астрабад.
Вмешательство в события Османской империи, войска которой летом 1723 г. вторглись в Грузию, Армению и западную часть Азербайджана, помешало Петру выполнить и освободительные задачи в Закавказье. И хотя для того, чтобы избежать новых русско-турецких войн, Россия вынуждена была вернуть Персии все ее прикаспийские области, согласно Рештскому договору (1732) и Гянджинскому трактату (1735), победы Петра на Востоке были очевидны, и мимо них не мог пройти Пушкин, который, как мы знаем, интересовался темой Персии долгие годы.
Чем же интересным оказалось исследование Пушкиным в зените своей творческой зрелости Персидского похода, который, по сути, был ярким столкновением новой петровской России и Востока? Прежде всего тем, что Пушкин зримо показал нравы, обычаи и особенности устройства власти в соседствовавших с Россией восточных племенах и в самой Персии. "Гусейн-шах в то время тиранствовал, преданный своим евнухам, изнеможенный вином и харемом, — начал он главу. — Бунты кипели около него. В поминутных мятежах истребился род Софиев (Сефевидов, согласно современному написанию. — СД.)", а "на отдаленных границах Персии, близ Индии, кочевал дикий и воинственный народ: авганцы, происшедшие из Ширвана, близ Каспийского моря". Пушкин описал здесь ситуацию с вторжением в Персию афганцев, которые взяли Исфахан в 1722 г. и возвели на престол своего вождя Махмуд-хана.
Пушкин привел в своем труде много примеров жестокости, дикости и стремлений к новым захватам и грабежам, которые демонстрировали восточные правители. Так, по приказу Гусейн-шаха был заключен в темницу и ослеплен его любимый сын Мирза-Зефи, по повелению Махмуд-хана были изрублены присланные к нему для переговоров есаул и три казака, а "Дауд-бек и Сурхай разграбили Ширванскую область и Кубу и осадили Шамаху… шамаханского хана убили, также всех индийских, персидских и русских купцов (последних 300 человек)".
Думается, что, разбираясь во всех этих примерах, Пушкин не мог не сравнивать обстановку в Персии во время петровского похода с той, которую пришлось испытать на себе Грибоедову, павшему в результате коварного заговора. При этом поэт проявил заметный интерес к действиям таких же российских дипломатов, как и Грибоедов (в частности, смелого и деятельного русского консула в Исфахане Семена Аврамова), которые, рискуя жизнями, отстаивали на Востоке интересы России. Подчеркнем, что Пушкин примерно в одно и то же время писал "Путешествие в Арзрум" и "Историю Петра I", и параллели в судьбе Грибоедова с событиями столетней давности не могли не интриговать поэта.
Не приукрашивая действия Петра, Пушкин, тем не менее, показал на контрасте с действиями восточных правителей, что царь вел себя совеем иначе: например, он накалывал своему союзнику Вахтангу из Грузии, чтобы тот, "когда пойдет на соединение, то бы заказал под смертною казнию не грабить, не разорять, не обижать… Хлеб и скот брать не иначе, как через комиссаров…". Поэт привел немало примеров истинного героизма русских солдат и офицеров, в том числе самого Петра, которые преследовали на Востоке и освободительные цели спасения угнетенных народов. Показательны слова, сказанные царем военачальнику Шипову, когда тот спросил об одном военном задании: "Довольно ли двух батальонов?" Петр отвечал: "Стенька Разин с 500 казаков их не боялся (персиян), а у тебя два батальона регулярного войска".
Весь накопленный Пушкиным "персидский материал" со множеством удивительных историй и судеб, выявлял, как он сам утверждал, серьезные "основания для восточного романа", который поэт мечтал написать. По судьба отпустила ему тогда слишком мало времени. В последний год жизни настроения поэта менялись, и он уже не так истово рвался в дорогу, особенно учитывая его семейные дела. Но он до конца оставался верен Музе странствий, помня о своих былых путешествиях. Под конец жизни не утерял поэт и интереса к истории. Обращаясь к Ювеналу, он писал тогда: "Ты к мощной древности опять меня манишь…" Поэт в этот период лишь окончательно менял вектор своих устремлений. Вот как гениально он высказал эти настроения в своих стихах:
В ту пору мне казались нужны Пустыни, волн края жемчужны, И моря шум, и груды скал, И гордой девы идеал, И безымянные страданья… Другие дни, другие сны; Смирились вы, моей весны Высокопарные мечтанья, И в поэтический бокал Воды я много подмешал. Иные нужны мне картины: Люблю песчаный косогор, Перед избушкой две рябины, Калитку, сломанный забор…
В этих словах чувствуется неприкрытая тяга поэта к родной земле (заметим, не к столицам, а к русской деревне и усадьбе). Между тем мечты о новых путешествиях, в том числе дальних, вовсе не оставили поэта. Больше того, за полгода до смерти, в 1836 г. в стихотворении "Из Пиндемонти" поэт вообще поставил путешествия и познание культурных творений, наряду с независимостью и свободой поэта, выше каких-либо других ценностей бытия:
